— Он и по сию пору ужасный задира, только держись. Миссис Мадж разлила чай, выдвинула стул и уселась — потолковать вволю.
— Что еще новенького, как дома? Все еще прорва гостей?
— Как раз наоборот. Никого, кроме папчика да нас с Джудит. Афина все еще в Лондоне, а Эдвард купается в море на юге Франции, и, как обычно, никто не знает, когда он вернется.
— Даже матери нету? Лавди надула губы.
— Она уехала вчера в Лондон. Взяла с собой Пеко и укатила на «бентли»,
— Уехала в Лондон? — изумилась миссис Мадж. — Бросила вас посреди каникул?
И в самом деле, Диана Кэри-Льюис никогда еще не покидала дом в такое время. Но несмотря на то что Лавди была немножко задета, в душе она оправдывала мать.
— Между нами говоря, миссис Мадж, мне кажется, она последнее время захандрила, настроение у нее было неважное. Ей необходимо было уехать. Там Афина, да и надо ей просто развеяться.,
— Отчего ей так уж нужно развеяться, не понимаю.
— Ну, согласитесь, все как-то угнетает последнее время. Я имею в виду новости, и все эти разговоры о войне, и то, что Эдварда определили в запасные части военно-воздушных сил… Я думаю, все это ее пугает. И папчик тоже приуныл, прослушивает сводки новостей от начала до конца… Весь Гайд-парк
[46]
ведь разрыт — строят бомбоубежища; папчик, по-моему, считает, что нас всех передушат газом. Не очень-то весело слушать все это. Поэтому мама просто уложила чемодан и дала деру.
— Сколько времени она будет в отъезде?
— Точно не знаю. Неделю, две…
— Ну, если она на самом деле так тревожится, лучше и вправду убраться куда-нибудь с глаз долой. Я к тому, что ей нужно было уехать.
Миссис Мадж с шумом втянула губами чай, потом задумчиво обмакнула в чашку кусок шафранного хлебца. Она всегда размачивала его и ела размякшим, потому что ей нечем было жевать.
— Бог знает что! Тяжелые времена настают для всех нас. Хотя я все же надеюсь, что Уолтеру не придется идти воевать. Фермеров освобождают от действительной службы, говорит его отец. В одиночку он ведь ферму не потянет.
— А если Уолтер захочет пойти добровольцем?
— Уолтер? — В голосе миссис Мадж прозвучало презрительное высокомерие. — Будь покойна, такому не бывать. Уолтер не любит, когда за него решают, что ему делать. В школе у него вечно были неприятности из-за нарушения дисциплины. Не могу себе представить, чтобы он говорил: «Да, сэр» какому-нибудь офицеру. Нет, лучше пусть здесь остается. Толку будет больше.
Лавди допила чай и взглянула на часы:
— Боже, мне пора возвращаться. Да, чуть не забыла: мне нужно захватить еще одну банку сливок, миссис Неттлбед собирается делать на десерт к ужину малиновое пюре со взбитыми сливками. Поэтому-то я и пришла, да еще сказать Уолтеру о том, что уезжаю.
— В молочной сливок полно, бери, только не забудь бидон принести назад.
— Я не смогу — завтра меня уже не будет. Но я скажу миссис Неттлбед.
В молочной было холодно, все сверкало чистотой и пахло карболовым мылом, которым миссис Мадж мыла сланцевые полы. Лавди нашла сливки и стерилизованный бидон, наполнила его с помощью черпака с длинной ручкой. Тигр, которому не дозволено было входить, скулил у открытой двери, как будто его бросили навсегда, и, когда Лавди вышла, стал в полнейшем восторге носиться кругами. Она обозвала его глупой псиной, пес уселся и заулыбался ей.
— Пойдем, болван, пора возвращаться домой.
Она пересекла двор, забралась на калитку и уселась на верхней перекладине. Пока она болтала с миссис Мадж, поднялся ветер и дождь поутих. Солнце сияло где-то за облаками, и лучи просвечивали сквозь них, как это всегда рисуют на иллюстрациях к Библии. Туман расходился, будто рвалась тончайшая, полупрозрачная завеса, и уже можно было разглядеть вдали спокойное серебристое море.
Она подумала об Уолтере, о надвигающейся войне и о том, как хорошо, что Уолтер не пойдет служить и останется в Нанчерроу, ведь он был частью всего того неизменного, из чего состояла вся ее жизнь, а она страшилась перемен. К тому же, Уолтер ей очень нравился. Пускай он человек грубый и жесткий, ругается как сапожник и, по слухам, зачастил последнее время в роузмаллионский паб; но, несмотря ни на что, Уолтер всегда играл важную роль в ее жизни, и теперь он — один из очень немногих молодых людей, с кем она чувствует себя совершенно непринужденно. Эдвард еще со времен обучения в приготовительной школе привозил домой своих друзей, но все они казались Лавди пришедшими из другого мира: говорили с манерной медлительностью, растягивая гласные, и нередко упивались своей изнеженной праздностью. В то время как Лавди чистила конюшни, ездила верхом с Уолтером или его отцом, они полеживали в шезлонгах либо вяло играли в теннис, а за столом разговаривали исключительно о людях, которых она не знала и знать не хотела. Вопреки всей неотесанности Уолтера, она находила его крайне привлекательным. Не раз, когда он чистил лошадь или вез на телеге сено, она тайком наблюдала за ним, любуясь сильным, гибким телом, загорелыми, мускулистыми руками, темными глазами и черными, как вороново крыло, волосами. Он походил на красавца цыгана, точно сошедшего со страниц книги Дэйвида Лоренса
[47]
, и не что иное как его близость впервые пробудила в ней женскую чувственность, вызвала первые страстные волнения взрослеющего тела.
Нечто подобное бывало и в присутствии парней Уорренов в Порткеррисе. Их корнуолльский выговор, развязные, шумные игры, издевательские шутки… с ними Лавди не знала, что такое скованность или скука. Возможно, ее привлекают люди… она заколебалась в выборе правильного слова: «из низов» звучит кошмарно, «малообразованные» — еще хуже; и в конце концов нашла то, что нужно, — «настоящие»… потому что саму ее воспитывали в неге и холе в мирной обители Нанчерроу. Может быть, поэтому… Как бы там ни было, это — ее личная тайна, которой она никогда и ни с кем не делилась, даже с Джудит и с Афиной.
Уолтер… Она подумала о надвигающейся войне. Каждый вечер все они волей-неволей слушали девятичасовые новости, и каждый вечер казалось, что дела во всем мире идут все хуже и хуже. Их словно бы подготавливали психологически к какому-то колоссальному бедствию — землетрясению или извержению ужасающего вулкана, — которое никто не в силах предотвратить. Бой «Большого Бена»
[48]
стал звучать для Лавди как трубный глас Страшного суда. Угроза войны тревожила ее куда больше, чем полагали взрослые, впрочем, вообразить, как все это будет, представить, чем обернется «война» для родного дома, семьи, для того мира, в котором она жила, Лавди была не в состоянии. Она никогда не могла похвастаться живым, богатым воображением, эссе и сочинения в школе всегда давались ей с трудом. Будут ли падать с черных самолетов бомбы, будут ли взрывы и разрушенные до основания дома? Или же немецкая армия высадится где-нибудь, скажем, в Лондоне и двинется через всю страну? И придут ли немцы в Корнуолл? А если придут, то как же они переправятся через Теймар, ведь через реку есть только железнодорожный мост? Может быть, они соорудят понтонные мосты или переплывут реку на веслах… но это выглядело как-то примитивно.
