— А который сейчас час? — спросила Лайма, тревожно
встряхивая рукой, словно ее часы вообще перестали показывать время. На самом-то
деле они шли как обычно, просто Лайме стало сильно не по себе.
— Вы уже уходите? — опечалился директор. —
Хотя вас можно понять. Поезжайте, я сам разберусь с бумагами. Хотите сразу
забрать личные вещи?
— У меня здесь нет личных вещей, — призналась его
распорядительница. — Все общественное.
Она и в самом деле никогда не ставила на стол фотографий, не
сажала на шкаф плюшевых зайцев. Ей казалось, это все равно что исповедоваться
первому встречному.
— Я уже поговорил с остальными, — вздохнул
Шепотков. — Все в грусти и тоске. Один вахтер предлагает не сдавать
позиций и устроить голодовку на Красной площади.
— Не думаю, что это хорошая идея, — призналась
Лайма.
— Я тоже против. Но он сказал, что, если его не
поддержат, он все равно пойдет голодать. Один. Правда, на всякий случай возьмет
с собой надувной матрас. Вдруг ночью ударят заморозки?
Лайма закатила глаза. В такую жару при открытых окнах
невозможно спать без вентилятора — какие уж тут заморозки? Впрочем, вахтера
можно понять и простить: он провел веселое детство у пионерского костра, бурную
молодость в комсомольских строительных отрядах, возводил плотины в
дружественных странах Африки и Азии, а теперь вот засел возле парадной двери.
Вероятно, нрав брал свое и ему по-прежнему хотелось подвига.
Чтобы как-то скоротать время, Лайма предложила Шепоткову
разобрать папки с документами, которые хранились у нее в столе. Вдвоем они
споро принялись за дело. Однако сосредоточиться по-настоящему никак не
удавалось. Не доверяя собственным часам, Лайма то и дело спрашивала у
директора, сколько сейчас времени, и в конце концов так разнервничалась, что у
нее стали трястись руки, как у заправского алкаша.
Подумать только! Она — секретный агент. Выходит, ей придется
рисковать собственной шкурой? Ее в любой момент могут заколоть ножом или
скосить автоматной очередью, как картонную фигуру в тире. Пароли, отзывы,
секретные телефонные номера, ночные погони — неужели все это у нее в
перспективе? Или она преувеличивает? Задание окажется будничным и скучным. Она
и еще двое незнакомых людей встретят особо важного индуса, сунут его в
автомобиль, привезут в гостиницу и продержат там несколько дней. Потом посадят
этого типа в самолет до Бомбея — и привет, задание выполнено!
Стрелка подползала уже к концу второго круга, Лайма смотрела
на нее пристально, словно гипнотизер на вертлявого пациента. Возможно, как раз
сейчас возле входа в центр остановился длинный автомобиль, ткнувшись грозной
мордой в бордюр. Из него вышел суровый человек, который уже поднимается по
лестнице. Она вскинула голову и уставилась на неплотно закрытую дверь. И тут из
коридора донесся звук шагов. Кто-то неторопливо шел, поскрипывая ботинками.
Шепотков, сидевший спиной ко входу, ни на что не обращал внимания-
Шаги приблизились, и Лайма так напряглась, что даже
почувствовала дурноту. Взор ее затуманился, а комната неожиданно качнулась
сначала влево, а потом вправо, как будто находилась в чреве корабля, который на
всех парах несется в открытое море. У Лаймы перехватило дыхание, и тут…
В кабинет, быстро постучав, вошел Роберт Агашкин с букетом
алых роз.
— Здрасьте! — поздоровался он так громко и весело,
точно жизнь стелила перед ним бархатный ковер, а удача шла впереди и кланялась
ему в пояс. — Лаймочка, я принес тебе цветочки!
Роз оказалось так много, что они скрыли почти всю верхнюю
половину Агашкина. Нижняя половина состояла из замусоленных брюк и огромных
замшевых сандалий, из которых во все стороны лезли такие же огромные
агашкинские ноги.
— Боже ж ты мой! — изумился Шепотков, крутнувшись
на стуле. — Вот это я понимаю — знак внимания!
— Здрасьте, — повторил персонально для него
Агашкин, высунувшись из-за букета.
Это был молодой блондин с мягкими чертами лица и
темпераментными глазами. В глазах сидела сумасшедшинка. Именно она придавала
всему его облику некую карикатурность — его просто невозможно было принимать
всерьез. Розовые полупрозрачные уши торчали с двух сторон, словно сомнительное
украшение коротко стриженной головы.
Лайма, для которой появление Агашкина оказалось полной
неожиданностью, обмякла в своем кресле.
Она чуть с ума не сошла от волнения, ожидая появления
связного, а это, оказывается, вовсе не он, а так — сплошное недоразумение.
— Лаймочка! — воскликнуло недоразумение. — У
меня важное дело, поэтому я решил нагрянуть неожиданно. Ты не сердишься?
— Она не сердится, — заверил его Шепотков, сгребая
бумаги. — Оставлю-ка я вас вдвоем. Дело молодое…
— Нет-нет, — горячо возразил Агашкин, — Не
уходите, будьте любезны. Я хочу, чтобы как можно больше людей знало о моих
чувствах.
— О них и так знает полгорода, — подала слабый
голос Лайма.
Пелена продолжала висеть у нее перед глазами, а сердце со
страшной скоростью колотилось о ребра и, кажется, даже пыхтело, словно
раскочегаренный паровоз.
Роберт Агашкин был ее давним воздыхателем. Еще в детстве,
когда они вместе бегали по парку с рогатками, он заявил, что непременно женится
на Лайме. Свою уверенность в положительном исходе дела он пронес через всю
жизнь и вот наконец дозрел до предложения руки и сердца. Надо заметить, что
более неудачный момент выбрать было просто невозможно. Лайма не знала, что с
Робертом делать — накричать на него, выгнать с треском или просто рассмеяться.
— Лаймочка, почему ты так на меня смотришь?
Волнуясь, Агашкин всегда употреблял слова с
уменьшительно-ласкательными суффиксами. Сейчас он чертовски волновался. Шутка
ли — он решил жениться.
— Лаймочка! Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Короче,
предлагаю тебе руку и сердце. — И Агашкин пал перед ее рабочим столом на
колени. Голова его оказалась как раз на уровне столешницы, и он положил
подбородок на самый ее край. — Лаймочка, я люблю тебя безмерно!
— Ах, молодой человек, — откликнулся вместо нее
взволнованный Шепотков. — Вы налетели просто как ураган. Даже я опомниться
не могу, а уж девушка и подавно.
Комната продолжала качаться перед Лаймой, и, чтобы унять эту
качку, она схватилась пальцами за край стола. Агашкина ей только не хватало!
Сейчас придет связной, а тут у нее настоящий цирк. Дышать стало нечем, и она
вяло обмахнулась ладошкой.
— Смотрите, молодой человек, как она
взволнована! — продолжал наседать Шепотков. — Виданное ли дело:
налетать, как смерч?
Для Агашкина сравнение со стихийным бедствием не являлось
чем-то необычным. Нелепый и смешной, он имел кучу прозвищ, и все, как одно,
были связаны с какими-нибудь катастрофами. Человек-авария, разрушитель,
мастер-ломастер и так далее. Он уже давно перестал на это болезненно
реагировать.
