— А чего хочет милиция? — как-то сразу испугалась
Лайма.
— Голову Бондопаддхая. Вот что она хочет, —
сдавленно ответил Медведь. — Ника Елецкова похищена. В связи с этим
пророка желают допросить с пристрастием. На допрос ему являться ни в коем
случае нельзя — он прилетел в страну по одним фальшивым документам, а по другим
— тоже фальшивым — зарегистрировался в гостинице. Теперь понимаешь? Так что мы
пока крутимся по городу и ждем твоих распоряжений.
Лайма открыла рот и уставилась в окно невидящим взглядом.
Они ждут ее распоряжений! Господи, помилуй и спаси! Однако постаралась взять
себя в руки и сказала:
— Встречаемся через час возле памятника Маяковскому.
Там и поговорим. Успеете?
— Отчего ж не успеть? — буркнул Медведь и
отключился.
Лайма натянула джинсы, кое-как напялила кофту и стала тереть
волосы полотенцем. Поняла, что на это потребуется слишком много времени, швырнула
его на диван и бросилась звонить Болотову. По домашнему телефону он не ответил,
зато ответил по сотовому.
— Как я рад тебя слышать! — воскликнул он и задал
тот же самый вопрос, что Медведь минуту назад:
— Ты где находишься?
— Далеко, — соврала Лайма. — Послушай,
Алексей, тут такое дело. В наш Центр культуры приехали иностранцы…
— Так вы же закрылись.
— В том-то и дели! Мы закрылись, а они приехали.
Финансирования никакого, а людей надо же куда-то поселить.
— Ты хочешь, чтобы я обеспечил их материально? —
не скрывая скепсиса, спросил Болотов.
— Нет, Алексей, я хочу попроситься переночевать на
твоей даче.
— С иностранцами?
Лайма даже рассердилась. Долго он будет переспрашивать?
Времени совсем нет.
— Ну да.
— Но, Лайма… — Она слышала, как он тяжело задышал,
раздумывая.
Неужели Болотов такой жлоб, что откажет ей? Она знала, что
он страшный собственник, но мирилась с этим, старалась особенно к нему не
цепляться. Он не любил возить пассажиров в своей машине, не любил, когда брали
его вещи, когда просили почитать его книги или посмотреть его фильмы. Не то
чтобы он жадничал. Это был, скорее, не нравственный, а гигиенический аспект.
Отчего-то именно сейчас Лайма вспомнила о том, как Болотов целуется — почти не
разжимая губ. И кончик его языка при этом похож на холодную улитку, которая при
первом же резком движении убирается обратно в раковину.
— Я в принципе не против, — наконец выдавил из
себя он. — Но ты туда просто не попадешь. Дело в том, что я сейчас очень
далеко от дома и вернусь только утром. А дача заперта на ключ. Дверь там
ого-го. И забор высоченный. Не полезут же твои иностранцы через забор.
Лайма неожиданно сообразила, что у нее нет ключей от
квартиры собственного жениха. У него от ее квартиры — есть, а у нее нет. Не
слишком-то справедливо. Она никогда не бывала у Болотова дома без него. Он же
мог явиться к ней в любое время. И частенько так и делал — являлся и торчал,
сколько вздумается, ждал ее. Иногда жарил яичницу или отбивные. Мог прибить
сломавшуюся полочку или приклеить отошедший уголок обоев. И никогда не
спрашивал на это разрешения. Возможно, он инспектировал ее вещи и рылся в ее
бумагах.
— Да, — уныло согласилась Лайма, — мои
иностранцы через забор не полезут.
— Ты что, обиделась? — всполошился Болотов. —
В принципе… Если я прямо сейчас дуну в город, то приеду часам к двум ночи.
Возьмем ключи, в три с чем-то сможешь положить свою компанию в постель.
Лайма представила, как они уговаривают Бондопаддхая прилечь
на заднем сиденье, а потом трясут его до трех ночи по дорогам, и немедленно
отказалась:
— Ну нет. Это слишком сложно, я поищу какой-нибудь
другой выход. Однако спасибо за предложение.
— Так мы пьем завтра вместе кофе? — спохватился
он.
— Пьем, я же обещала.
Лайма бросила трубку и набрала бабушкин с теткой номер. В
конце концов, к кому же еще обращаться в трудную минуту?
— Бабушка, это я, — сказала она, когда услышала
знакомый голос с надменными интонациями. — Лайма.
— Я догадалась, — ответила та. — У меня
других внучек нет. Попробовал бы кто-нибудь посторонний назвать меня бабушкой.
Ну? И что у тебя за проблемы?
— Мне нужно где-то разместить на ночь пятерых
людей, — сказала Лайма. Вдаваться в подробности или придумывать подходящую
легенду было некогда.
— Фу-х, — фыркнула Роза. — Ты что, работаешь
на Красный Крест?
— Бабушка, — перебила Лайма, выдавая
отчаяние. — Я обратилась к тебе потому, что нахожусь в тупиковой ситуации.
Придумай что-нибудь поскорее.
— Ну… Может быль, тебе подойдет избушка возле
Тарасовки?
— Избушка? — осторожно переспросила Лайма. —
Это что, совсем дикое место? Воду нужно кипятить на костре?
— Есть электричество. Там один государственный институт
собирался строить поселок, подвели свет, воду, а потом землю у института
отобрали. Пока суд да дело, строительство остановили. Осталось несколько
халупок. Мой хороший друг владеет одной из них. Можешь воспользоваться.
— А ключ? — немедленно спросила Лайма, давая,
таким образом, свое поспешное согласие. — И подробный план проезда?
— Приезжай, получишь и то, и другое.
— Хорошо, — обреченно сказала Лайма.
Почувствовав эту обреченность, бабушка несколько секунд
молчала, потом неохотно бросила:
— Ладно, черт с тобой, сама привезу. Куда надо ехать?
— Но тебе нельзя водить машину! — ахнула Лайма.
— Ты думаешь, я дура? Поймаю таксомотор.
— Через полчаса я буду возле памятника
Маяковскому, — выпалила внучка. — Спасибо, бабушка.
Она проверила, не забыла ли чего, кое-как собрала сырые
волосы в пучок, мазнула по губам помадой и выскочила на улицу. Ее машина стояла
во дворе, нежно прижавшись к бордюрчику. «А, была не была! — подумала
Лайма. — Все равно у меня с собой два паспорта, буду пользоваться то
одним, то другим по мере надобности».
* * *
Корнеев загнал микроавтобус на платную стоянку, оставил
Медведя сторожить индусов, а сам отправился разыскивать Лайму.
— Разомну ноги, — объяснил он, глядя в сторону.
Медведь промолчал. Ему хотелось самому встретить Лайму.
Увидеть, как она идет через площадь. Подстраховать, если что. Пусть она
командир, но он несет за нее личную ответственность. Странное, очень мужское и
очень неуместное чувство.
Корнеев выбрался на асфальт; потянулся, сведя лопатки и
вскинув подбородок, потом снова подобрался и, хищный и изящный, мягкой поступью
двинулся прочь. Медведь проводил его ревнивым взглядом. Тогда, в театре
«Галлюцинация», Лайма заметила, что Жека красивый. По его мнению, ничего
особенного, бывают и получше. Втайне Медведь признавал неземную красоту только
одного мужчины — американского артиста и мастера айкидо Стивена Сигала. У него
и фигура, и мышцы, и все.
