Хелен сказала:
— Маркус звонил из Эдинбурга. Он прилетает сегодня вечером. Ты знаешь?
— В какое время?
— Есть самолет в четверть шестого. Он попытается купить билет на него. В Лондоне будет в половине восьмого.
Роберт пододвинул высокий табурет и сел к стойке.
— Он хочет, чтобы его встретили в аэропорту?
— Нет, сказал, что приедет сам, на автобусе. Но я думаю, кто-то из нас должен его встретить. Ты сегодня ужинаешь дома или в городе?
— Такие дивные ароматы, что, пожалуй, поужинаю дома.
Хелен улыбнулась. Когда они вот так, через стойку, смотрели друг на друга, фамильное сходство становилось очень заметным. Хелен была крупная женщина, высокая, ширококостая, но стоило ей улыбнуться, и в лице появлялось что-то девичье, а глаза загорались веселыми огоньками. Волосы у нее были рыжеватые, как у Роберта, может, только сквозившая седина чуть смягчала цвет, и она их затягивала в узел, чтобы видны были ее неожиданно маленькие изящные ушки. Хелен очень гордилась своими ушами и всегда носила серьги. У нее их был полный ящик в туалетном столике, и о подарке для нее не надо было ломать голову, можно было просто купить ей пару сережек. Сегодня это были какие-то полудрагоценные зеленые камни, подвешенные на узких витых золотых цепочках, они отсвечивали зелеными искорками в ее неопределенного цвета крапчатых глазах.
Ей было сорок два, на шесть лет больше, чем Роберту, и она уже десять лет была замужем за Маркусом Бернстайном, а до замужества работала у него секретаршей, встречала посетителей, вела бухгалтерскую отчетность и время от времени, когда было туго с финансами, была и уборщицей, и в большой степени благодаря ее стараниям и вере в Маркуса его галерея не только выстояла в первые трудные годы, но даже расширилась и приобрела международную известность.
— Маркус не сказал тебе, как его успехи? — спросил Роберт.
— Почти ничего, не было времени. Но старый лорд Глен — я правильно его величаю? — оказался владельцем трех Ребёрнов, Констебля и Тернера.
[6]
Так что вам есть над чем подумать.
— Он хочет их продать?
— Похоже, что да. Говорит, что при сегодняшних ценах на виски он не может позволить себе и дальше держать их на стене. Приедет Маркус — все узнаем. А как ты, чем сегодня занимался?
— Особенно ничем. Пришел американец по имени Лоуэлл Чики и выписал чек за полотно Бена Литтона…
— Это хорошо…
— И… — Роберт наблюдал за лицом сестры, — вернулась домой Эмма Литтон.
Хелен перестала резать грибы. Она мгновенно вскинула глаза, руки ее замерли.
— Эмма? Ты имеешь в виду дочь Бена?
— Сегодня прилетела из Парижа. Зашла в галерею, чтобы взять немного денег. На билет до Порткерриса.
— А Маркус знал, что она возвращается?
— Думаю, нет. Думаю, она никому, кроме отца, не написала.
— Ну, а Бен, конечно, и словом не обмолвился! — Хелен возмущенно тряхнула головой. — Иногда его хочется просто высечь.
Роберт смотрел на нее с некоторым любопытством.
— И что бы ты сделала, если бы знала, что она приезжает?
— Ну, прежде всего встретила бы ее в аэропорту. Потом накормила бы. Да все что угодно.
— Если тебя это утешит — накормил ее я.
— Вот это хорошо. — Хелен снова взялась за грибы. — Как она теперь выглядит?
— Привлекательна. Хотя несколько необычна.
— Необычна… — сухо повторила Хелен. — Сказать о ней «необычна» — это значит не сказать ничего, чего бы я не знала раньше.
Роберт ухватил ломтик сырого гриба и съел его. Отведал.
— А кто была ее мать, ты знаешь?
— Конечно, знаю. — Хелен отодвинула грибы от него подальше, пошла к плите, где стояло на маленьком огне масло, и ловко сбросила в него грибы. Раздалось легкое шипение, и по столовой поплыл восхитительный аромат. Она стояла, помешивая грибы деревянной лопаткой, а Роберт смотрел на ее твердо очерченный профиль.
— Кто она?
— О, маленькая студентка, художница, вдвое моложе Бена. Очень хорошенькая.
— Он на ней женился?
— Да, он на ней женился. Мне кажется, он по-своему любил ее. Но она была еще совсем ребенок.
— Она оставила его?
— Нет. Она умерла при родах. Родив Эмму.
— И потом, спустя какое-то время, он женился на некой Эстер.
Хелен бросила на него подозрительный взгляд.
— Откуда ты знаешь?
— Эмма рассказала сегодня за ланчем.
— Вот как. Я не рассказывала никому. Да, на Эстер Феррис. Несколько лет тому назад.
— У нее был мальчик. Сын. Кристофер.
— Только не говори, что он снова появился на сцене!
— Почему это тебя так пугает?
— Ты бы тоже испугался, если бы промучился те полтора года, что Бен Литтон был женат на Эстер…
— Ну тогда расскажи.
— Это был кошмар. И для Маркуса, и для Бена… думаю, и для Эстер тоже, и, конечно же, для меня. Если Маркуса не призывали быть судьей в каких-то пренеприятных семейных скандалах, его забрасывали дурацкими мелкими счетами, которые, по словам Эстер, Бен отказывался оплачивать. И ты знаешь его фобию насчет телефона, а Эстер поставила в дом телефон, и Бен выдрал его с корнем. Потом Бен впал в депрессию, совсем не мог работать и все время проводил в местном кабачке, и Эстер потребовала Маркуса, сказала, что он должен приехать и что он единственный, кто может что-то сделать с Беном, и т. д. и т. п. Маркус старел прямо у меня на глазах. Можешь себе представить?
— Да… Но при чем тут мальчик?
— Мальчик был самым большим яблоком раздора. Бен терпеть его не мог.
— Эмма сказала, он ревновал.
— Она так сказала? Хоть и была совсем малышкой, а очень все чувствовала. Может, и правда, в какой-то степени ревновал, но Кристофер был сущим дьяволенком. С виду просто ангелочек, но мать его вконец испортила. — Хелен сняла кастрюлю с горелки и вернулась к стойке. — И что Эмма говорила про Кристофера?
— Только про то, что они встретились в Париже.
— Что он там делает?
— Не знаю. Возможно, проводит отпуск. Он актер. Ты знала?
— Нет, не знала, но охотно этому поверю. Как тебе показалось, она в него влюблена?
— Пожалуй, что да. Только вот думает, что к ее отцу он никогда не поедет.
— Да уж, на этот счет ей лучше не питать никаких иллюзий.
