Скрестив кисти рук, Вирджиния сплела свои тонкие пальцы, будто делая какое-то специальное упражнение.
— На Изабел мы возложим чаепитие. — Вирджиния повернулась к Арчи: — Кстати, почему она не пришла сегодня?
— Да я же сказал… А может, тебя в это время не было в столовой? Ей надо было ехать в Коррихил, забирать очередную партию гостей.
— Ну да, как я сама не догадалась. Извини.
— Эти туристы напомнили мне вот о чем… — Вайолет протянула свою кружку, — налей-ка мне еще немного. Ты ведь знаешь, какая я чаевница, могу пить и пить, пока чай не польется у меня из ушей… Так вот, вчера я ездила в Релкирк и встретила там Верену Стейнтон, она мне сказала, что я уже могу не держать ее затею в секрете. Они с Энгусом намереваются дать в сентябре бал в честь совершеннолетия Кэти.
— Но почему это держалось в секрете? В чем дело? — несколько настороженно поинтересовалась Вирджиния.
— Ну, понимаешь, она мне сообщила об этом недели две назад, но попросила до тех пор, пока она не обсудит все с Энгусом, никому ничего не сообщать. Как видно, она его уговорила.
— Молодчина! Это она чудно придумала. А что это будет? Просто немного попрыгают или настоящий бал?
— Все честь по чести, как бывало когда-то. Шатер, китайские фонарики, все разодеты в пух и прах.
— Потрясающе! — Как Вайолет и предвидела, Вирджиния пришла в восторг. — И за билет платить не надо, и у меня будет хороший предлог купить себе новое вечернее платье. Надо будет помочь Верене расселить гостей. А мне проследить, чтобы Эдмунд не наметил на эту неделю какую-нибудь деловую поездку, например в Токио.
— Где он сейчас? — спросила ее свекровь.
— Всего лишь в Эдинбурге. Вернется к шести.
— А где Генри? Он ведь уже должен бы вернуться из школы?
— Зашел к Эди, он любит посидеть у нее, попить чайку.
— Может, он ее и развлечет немного.
Вирджиния удивленно нахмурилась — обычно это Эди развлекала Генри.
— Что случилось?
Вайолет бросила взгляд на Арчи.
— Помнишь двоюродную сестру Эди — Лотти Карстерс? Она какое-то время была горничной в Страткрое. В тот год, когда вы с Изабел поженились.
— Еще бы не помнить! — На лице Арчи отразился ужас. — Жуткая женщина. Чего только она не вытворяла — перебила чуть ли не весь наш рокингемский сервиз, и к тому же она, похоже, шпионила за нами — оказывалась вдруг в самых неожиданных местах. Я понять не мог, что заставило мою мать нанять ее.
— Думаю, обстоятельства. Очень хлопотное было лето, и без помощницы ей было не обойтись. Лотти проработала месяца четыре, не больше, и вернулась к себе в Туллочард, к своим престарелым родителям. Замуж она так и не вышла…
— Не удивительно.
— …ну, а потом родители умерли, и она осталась одна. И, как видно, странности ее все усиливались. В конце концов она стала агрессивной, и тогда ее увезли в ближайшую психлечебницу. Ближе родственников, чем Эди, у нее нет. Эди навещала ее каждую неделю. А теперь доктора сказали, что состояние Лотти улучшилось настолько, что можно забрать ее домой. Но одной ей жить нельзя. По крайней мере, еще какое-то время.
— Неужели Эди хочет взять ее?
— Она говорит, что это ее долг. Больше у Лотти никого нет. И вы знаете Эди, она — сама доброта. Она чувствует ответственность за семью. Говорит: кровь — не вода, ну и прочие глупости.
— Тяжелый случай, — сухо заметил Арчи. — Хуже не придумаешь. Когда она должна забрать ее?
— Точно не знаю, — Вайолет пожала плечами, — то ли в следующем месяце, то ли в августе.
— Неужели Лотти насовсем поселится у Эди? — Вирджиния пришла в ужас от одного лишь предположения.
— Будем надеяться, что нет. Будем надеяться, что это временная мера.
— Где Эди ее поместит? У нее ведь всего две маленькие комнаты.
— Не знаю, я ее не спрашивала.
— И когда же она об этом сообщила?
— Сегодня утром. Когда пылесосила ковер в столовой. Мне показалось, что она чем-то расстроена, и я спросила ее, что случилось.
— Бедняжка Эди, ей можно только посочувствовать.
— Эди — святая, — сказал Арчи.
— Это верно. — Вайолет допила чай, бросила взгляд на часы и начала собирать свои вещи: большую сумку, бумаги, очки. — Приятно было тебя навестить, дорогая. И спасибо за чудесный чай. А теперь мне пора домой.
— И мне тоже, — сказал Арчи. — Поеду продолжать пить чай, теперь с американцами.
— Смотри, не захлебнись. Кто к вам прибыл на сей раз?
— Понятия не имею. Надеюсь, что не древние старцы. На прошлой неделе один старикан чуть не отправился на тот свет — такая у него разыгралась ангина. Слава Богу, выкарабкался.
— Однако это большая ответственность.
— Да нет, не так все страшно. Хуже всего с теми, кто дал зарок не пить и глотка виски себе не позволяет. Тоска смертельная эти баптисты, ведь под апельсиновый сок не разговоришься. Вы на машине, Ви, или вас подкинуть?
— Пешком пришла. Под горку-то бодро шагала, а вот обратно будет труднее, так что спасибо, подкинь.
— Тогда едем.
Арчи сложил свои записи и тяжело поднялся. Удостоверился, что все в порядке, стоит твердо, и пошел по мягкому ковру. Прихрамывал он совсем немного, и это было чудом, потому что вместо правой ноги от самого бедра шел протез.
Он приехал на совещание, оторвавшись от садовых работ, и извинился за свой вид, но никто и внимания не обратил на то, как он одет. Да он, пожалуй, и всегда был так одет: бесформенные вельветовые брюки, клетчатая рубашка с залатанным воротником, потертый твидовый пиджак, который он называл «садовым», хотя ни один уважающий себя садовник не надел бы такой пиджак.
Вирджиния откинула назад волосы и тоже поднялась на ноги. То же самое сделала и Вайолет, но медленно, приноравливаясь к движениям Арчи. Она вовсе не спешила уйти, но даже если бы и спешила, никогда бы этого не показала — она очень любила и жалела Арчи. Помнила его мальчишкой, юношей — он был такой заводила, помнила солдатом. Вечно он шутил, смеялся. Он любил жизнь и всех заражал этой любовью и весельем. И все время был в движении: играл в теннис, на полковых балах затанцовывал своих партнерш так, что те просили пощады, на охоте шел впереди всех, с легкостью перешагивал через кусты вереска своими длинными ногами. Никто не мог поспеть за ним…
Тогда он был Арчи Блэр, теперь — лорд Балмерино. Лорд и лэрд.
[4]
Слишком роскошные титулы для худого, как палка, мужчины на протезе. В его черной шевелюре сквозила седина, в глубоко посаженных, затененных густыми бровями глазах затаилась печаль.
