– Я предпочла, чтобы вы называли меня так же, как и все
остальные. Сашa.
– Пытаетесь прожить чужую жизнь? – Vip-персона,
Спаситель мира Алекс Гринблат улыбается обезоруживающей улыбкой серийного
убийцы. Еще мгновение – и он стянет мне горло струной от карниза.
– Просто пытаюсь выжить.
Сказанное мной не производит на Алекса Гринблата никакого
впечатления, я же моментально оказываюсь в одной лодке со студентиком Мишелем,
сочинившим трагическую историю, чтобы казаться значительнее в глазах
окружающих. Та еще картина: русская дуреха на веслах, Мишель – загребной, оба –
в одинаково пафосных матросках и парусиновых туфлях, в них-то и подкладывают
трагические истории. Два-три сантиметра роста такие истории прибавляют, но
выиграть регату… Выиграть регату нам не светит. Все регаты, как правило,
выигрывает Алекс Гринблат, и спутники Алекса Гринблата, и спутницы Алекса
Гринблата, есть же у него спутницы, черт возьми!.. Спутницы, ха-ха. Любовницы,
так было бы точнее. И не какие-нибудь безмозглые фотомодели (за последние несколько
часов образ Алекса Гринблата подвергся значительной корректировке), совсем нет.
Холеные дамочки со стервинкой и вечнозеленым загаром, подцепленным в
вертикальном солярии: они арендуют пентхаусы, драгоценности и платья от
Dolche/Gabbana, ведут колонки в life-style журналах и всегда расплачиваются за
себя в кабаках. И на вопрос «Пытаетесь прожить чужую жизнь» они, несомненно,
нашли бы другой ответ. Гораздо более оригинальный.
– Это шутка, – я горю желанием избавиться от
пафосной матроски и парусиновых туфель неудачницы. – Насчет выжить.
– Я так и понял. Так что вы делаете в Эс-Суэйре, Сашa
Вяземски?
Он знает не только мое имя, но и фамилию, ого! Потрясающая
осведомленность, хотя «Вяземски» звучит не слишком безупречно, в полузабытом
подлиннике все было органичнее: Сашa Вяземская.
– Вы даже знаете, как меня зовут?
– Конечно. Ведь это вы написали мне письмо.
Алекс Гринблат, знаменитый галерист и теоретик современного
искусства, поджарый, сильно загорелый мужчина лет тридцати пяти. Точно такой,
каким я рисовала его в послеполуденных грезах у досок Доминика. И чертовски
красивые глаза!..
– Значит, вы и есть Алекс Гринблат. Тот самый…
– Тот самый.
– И вы приехали сюда из-за моего письма?
– Из-за фотографий, приложенных к письму. Но и из-за
самого письма тоже.
– Оно вас заинтриговало? – позволяю я себе
маленькую вольность.
– Я нашел в нем пять орфографических ошибок, – тут
же ставит меня на место Алекс Гринблат. – И три стилистических. И еще три
– на согласование времен.
– Французский – не мой родной язык. И я никогда не
писала писем на французском. – Зачем я оправдываюсь? Кому нужен этот
школьный скулеж?
– А почему вы не послали его электронной почтой? Здесь
нет интернета?
– Здесь есть интернет.
– Тогда почему?
В прозрачной, ничем не замутненной воде явно просматриваются
подводные камни, моя задача – не налететь на них (я все еще сижу на веслах,
пусть и без матроски, и без смытого волной студентика Мишеля); моя задача – не
налететь на эти чертовы камни!
– Почему? Мне показалось, что письмо, напечатанное на машинке,
вызовет больший интерес. Его нельзя будет стереть, от него нельзя будет
отмахнуться.
– Чутье? – Алекс Гринблат пощипывает подбородок.
– Можно сказать и так.
– Вы поступили правильно, Сашa.
Ура! От подводных камней не осталось и воспоминаний, передо
мной расстилается водная гладь и где-то впереди маячит спина везунчика Алекса
Гринблата. Расстояние между нами сокращается, и – кто знает! – может быть,
оно сократится до минимума. И исчезнет совсем.
– Хотите посмотреть доски, Алекс?
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
Я полна энтузиазма, я даже готова потревожить Доминика, и я
почти уверена: Алекс Гринблат непременно даст согласие, не для того он совершил
столь стремительныи бросок в Эс-Суэйру, чтобы остановиться в двух шагах от
цели.
– Боюсь, это не слишком хорошая идея.
– Нуда. Не слишком.
Алекс Гринблат устал. Стремительный бросок в Эс-Суэйру еще
нужно пережить, учитывая, как я продинамила Алекса в самом начале, закрыв
автобусные дверцы у него перед носом. Плюс дорога по утомительному горному
серпантину: она изматывает и меня, давно к ней привыкшую, что уж говорить об
Алексе Гринблате, столкнувшемся с ней впервые!..
– Вы устали. Понимаю.
– Причина не в этом, Сашa.
– В чем тогда?
– Прежде, чем я увижу их, мне бы хотелось, чтобы вы о
них рассказали. О них и об авторе.
– Я ведь не эксперт. И я даже не знаю, с чего начать…
Мне не совсем понятно, куда клонит Алекс Гринблат. И зачем
ему мои россказни о том, что и так говорит само за себя. Рыбный рынок.
Водостойкие мечты о Марракеше, Касабланке, Рабате. Женщины, вещи, чувства…
– Начните с автора. Кто он?
– Хозяин гостиницы.
Черт возьми, я несправедлива к Доминику, из всех возможных
определений я выбрала самое неудачное; «трусишка Доминик» выглядело бы не в
пример человечнее, «громила-сержант Доминик» выглядело бы не в пример
мужественнее; «Доминик, сделавший предложение запеченным креветкам» могло хотя
бы вызвать улыбку. Но нет – «хозяин гостиницы», что может быть унылее? Прости
меня, Доминик!
– Ваш хозяин, ага.
– Не совсем так.
– Разве вы не работаете на него?
– Я работаю с ним, но мы, скорее…
– Любовники.
Алекс Гринблат не спрашивает и не утверждает, скорее –
уточняет. Ничего, кроме интереса, смахивающего на производственный. В своей
прошлой жизни в России я уже сталкивалась с чем-то подобным. Вспомнить бы только:
когда и где.
– Нет, мы не любовники. И никогда не были любовниками.
И вряд ли станем любовниками. Мы друзья.
Брови Алекса ползут вверх, ощущение такое, что он вообще
впервые слышит это слово – «друзья». Не в контексте «Un Homme Et Une Femme»
[5]
и не в контексте американской мыльной оперы; слово «друзья»
напрочь отсутствует в лексиконе Спасителя мира Алекса Гринблата, не в этом ли
причина возникновения большинства торнадо и скоропостижного таяния
антарктических льдов?..
– Мы друзья, но это не имеет никакого значения, Алекс.
Доминик талантлив, чертовски талантлив. Вы и сами знаете это.
– Пока еще нет.
– Но вы ведь приехали сюда!
