– Ваше письмо показалось мне убедительным. Ваше письмо
меня покорило.
Один безнаказанный шаг. Он давно уже сделан. Второй и
третий, последовавшие за первым, несущественны. Совершив несколько движений,
больше похожих на ритуальный танец, я устраиваюсь прямо на перилах, в опасной
близости от Алекса Гринблата. Стоит протянуть руку – и я смогу коснуться его
плеча. «Ваше письмо меня покорило» можно считать опосредованным комплиментом,
признаком заинтересованности, но что-то мешает мне думать, что дело обстоит
именно так. Наскоро прополоскав рот аперитивом «Доминик», мы переходим к
главному блюду: – доски Доминика.
В этой теме гораздо больше пространства для маневра. В этой
теме я чувствую себя как рыба в воде. Доминик прекрасно осведомлен о вещах, к
которым не имеет никакого отношения, никто не смешивает краски с таким
вдохновением и с такой дерзостью, как Доминик; никто не в состоянии лучше, чем
Доминик, переплавить мечты в реальность и заставить поверить, что эта
реальность – единственная из всех возможных. Доминик – это целый континент,
целая страна, в ней найдется место и для Марракеша, и для Касабланки, и для
Рабата; благословенная Франция тоже не будет забыта. Женщинам в этой стране не
нужны паспорта, им не нужны возлюбленные, даже в именах они не нуждаются…
Я и не думала, что могу быть столь красноречива.
И Алекс.
Алекс Гринблат поощряет мое красноречие, незаметно
направляет его в нужное русло. Вопросы Алекса точны и изобретательны, мне
остается лишь отвечать на них – также точно и изобретательно. Игра в вопросы и
ответы настолько увлекает меня, что я испытываю чувство острого сожаления,
когда она заканчивается.
– Я не могу понять только одного, Сашa.
– Чего?
– Почему вы до сих пор не любовники, – ставит
финальную точку Алекс.
Действительно, почему? Я ловлю себя на том, что удивлена
этим обстоятельством не меньше Алекса. Как можно было не увлечься Домиником,
смешивающим краски с таким вдохновением и с такой дерзостью, как можно было так
долго простоять у границы прекрасной страны и не решиться перейти ее? Как можно
было допустить, чтобы кольцо, минуя посредников в лице запеченных креветок,
досталось заштатному повару Наби?..
– У него слишком толстое брюхо, – глупо хихикая,
произношу я.
Прости меня, Доминик!
– Это меняет дело.
Взгляд Алекса Гринблата проясняется, теперь в нем появилась
особая кристальность. Я больше не думаю о том, что у него чертовски красивые
глаза, а предположение насчет египетской кошки или кошки породы камышовый пойнт
и вовсе оказалось неверным. Фотообъектив, шикарная цейсовская оптика! –
вот что приходит на ум, того и гляди раздастся щелчок затвора. Алекс Гринблат –
умная машинка, роскошная вещица, позволить ее себе может далеко не каждый. Я –
точно не могу.
– Вы разочарованы?
Алекс медлит с ответом. Легкое запаздывание – как раз в духе
режимной съемки, я сфотографирована сразу с нескольких точек, но не факт, что
ракурс оказался удачным, и совсем уж не факт, что пленка будет когда-либо
проявлена.
– Не разочарован. Нет. Все именно так, как я и
предполагал. И вы точно такая же, какой я ожидал вас увидеть.
Выходит, не я одна развлекала себя мыслями о гипотетической
встрече!
– И вы такой же, Алекс. Или почти такой.
– И поэтому вы захлопнули дверцы у меня перед носом?
– Отчасти.
Щелчок затвора. Еще щелчок. Еще один. Алекс проводит рукой
по лицу (очевидно, это жест должен означать смену объектива).
– Откуда вы узнали обо мне, Сашa?
Странный вопрос для vip-персоны, для Спасителя мира. До этой
минуты я была полностью убеждена, что подобных вопросов в арсенале Алекса
Гринблата не должно возникать в принципе. Откуда все мы узнаем о существовании
Иисуса? Телевидения? Кока-колы? Точная дата узнавания вечных ценностей не
определена. А Иисус, телевидение, кока-кола – и теперь вот Алекс Гринблат – и
есть вечные ценности.
– Прочла в журнале.
– Вы интересуетесь современным искусством?
Современное искусство – вот уж нет!..
– Я совсем не интересуюсь современным искусством. Это
был просто журнал. Далекий от проблем современного искусства. Но и там вы
умудрились засветиться.
Даже если бы я сказала, что у него шикарный член, даже если
бы я выразилась в том смысле, что он роскошный любовник, – даже это не
стало бы причиной столь самодовольной мины на лице Алекса. Алекс Гринблат
полностью удовлетворен, он любуется собой, он торжествует.
– Обычно так и получается, Сашa. Я умудряюсь светиться
в самых непредсказуемых местах.
– Например, здесь, в Эс-Суэйре.
– Например, здесь, – охотно соглашается Алекс.
Алекс Гринблат и крошечная, прилепившаяся к океану Эс-Суэйра
– диво, так диво! Фейерверки, иллюминация, шествие верблюдов и джигитовка с
пальбой – вот что должно было сопровождать его прибытие, а никак не захлопнувшиеся
перед носом дверцы автобуса.
– Я понимаю. Алекс Гринблат – богатый и знаменитый… Вы
ведь богатый и знаменитый?
– Это нескромный вопрос, Сашa.
– Почему? – искренне удивляюсь я. – Это
просто вопрос.
– Без дальнего умысла? – Алекс Гринблат щурит чертовски
красивые глаза.
– Без.
Щелчок затвора. Еще щелчок. Еще один. Когда пленка будет
проявлена (если она вообще когда-нибудь будет проявлена) – я могу оказаться
запечатленной не только в образе девахи в матроске и парусиновых туфлях, но и в
образе типичной охотницы за капиталами: с арбалетом на плече, с патронташем на
бедрах, с силком в наманикюренных пальцах. Пустое, Алекс Гринблат! стрелять из
арбалета я не умею, и бедра мои совсем не безупречны, что же касается маникюра
– я не делала его со времен побега в Эс-Суэйру.
– Я вам верю, Сашa. И я скажу вам больше: вы не похожи
на тех русских женщин, с которыми я был знаком до сегодняшнего дня.
На чем зиждется такая уверенность Алекса, мне не совсем
понятно.
– А вы были знакомы с русскими женщинами, Алекс?
– С несколькими. И все они начинали именно с этого
вопроса…
– Про богатых и знаменитых?
– Да. И все они меня разочаровали.
По ходу пьесы мне не мешало бы вступиться за честь и
достоинство неведомых мне соотечественниц, но… Я так давно живу вдали от
Родины, что почти не чувствую себя русской. Как не чувствую себя ни
француженкой, ни марокканкой; при известных обстоятельствах я могла
почувствовать себя доской для серфинга, или доской для разделки рыбы, или
нитью, на которые Ясин нанизывает свои бесконечные бусины, или ключом от любого
из двадцати семи номеров отеля – но и этого до сих пор не произошло. Мне стоило
бы подвергнуть Алекса Гринблата обструкции – по ходу пьесы. Кто ты, собственно,
такой, чтобы через губу бросать: «все они меня разочаровали». Хрен моржовый,
как сказали бы мои питерские друзья. При встрече я бы вряд ли их узнала, что не
умаляет точности и широты выражения моржовый хрен.
