– Они тоже писали вам письма?
– Если и писали, то уже после того, как я указывал им
на дверь. Эти письма я не читал.
– Мне повезло.
– Вы еще не представляете, насколько сильно вам
повезло.
Лицо Алекса Гринблата парит в нескольких сантиметрах от
моего собственного лица. Внезапно побледневшее, оно кажется мне лотерейным
билетом с водяными знаками глаз, водяными знаками рта, подбородок тоже не
забыт. Лотерейный билет, он нашептывает своему счастливому обладателю: ты
выиграл, выиграл, ты сорвал джек-пот, дружок! – осталось только выяснить,
какую сумму сдерут в качестве налога, и уже потом радоваться.
Если будет, чему радоваться.
– …Вы еще не представляете, Сашa.
– Так просветите меня, Алекс.
– Не сейчас.
– А когда?
– Что вы делаете завтра?
– То же, что и всегда. У меня полно дел в отеле.
– А если я умыкну вас… Скажем, сутра? Мы могли бы
позавтракать вместе… Это не слишком нарушит ваш распорядок?
– Не слишком.
– Значит, мы договорились? Часов в десять. Вас устроит?
– Вполне.
– Отлично. В десять на ресэпшене. А теперь разрешите
откланяться.
Прежде чем я успеваю сказать что-либо, Алекс Гринблат
исчезает. Не отходит от балконных перил, не скрывается за дверью, а именно
исчезает. Никогда прежде я не участвовала в лотереях, но и без того знаю, что
цена всем этим страстям – полный ноль. Зеро. Даже Алекс Гринблат не убедит меня
в обратном. Знаменитый галерист и теоретик современного искусства. Vip-персона
и Спаситель мира.
Хрен моржовый.
* * *
…Мне не хотелось бы столкнуться с Домиником.
Пусть будет кто угодно, включая Жюля и его приятеля Джима.
Студентика Мишеля я тоже могла бы пережить, и любителя картонных мотелей и
зачахших кадиллаков Фрэнки; пусть будет кто угодно, но только не Доминик.
Я твержу это как молитву, спускаясь к стойке, хотя никаких
предпосылок к тому, чтобы Доминик отирался в это время на ресэпшене, нет. По
утрам Доминик возится со своими досками и для всего остального мира его не
существует, по крайней мере до полудня. Ровно в двенадцать он появляется в
вестибюле – опустошенный и размягченный одновременно. Этой размягченностью все
и пользуются, иногда интуитивно: еще ни один постоялец не освобождал номер в
полдень, как предписывают правила отеля, и еще не один постоялец не доплатил за
пребывание в номере сверх положенного срока.
Когда-нибудь мы точно прогорим.
До встречи с Алексом Гринблатом остается пятнадцать минут.
Я убиваю их, стоя перед зеркалом, на площадке между первым и
вторым этажами; стойка портье отсюда не просматривается, да и сама зеркальная
поверхность почти ничего не отражает. Увидеть на ней хоть что-то весьма
проблематично, за зеркалом уже давно никто не следит. То же можно сказать о
двух обтянутых пыльной кожей светильниках и о запертом на висячий замок шкафе с
такими же пыльными стеклянными дверцами.
«Галерея забытых вещей» – называет шкаф Доминик. На пяти
полках выставлены предметы, которые в разное время – нарочно или случайно –
были оставлены в номерах. Забыты. Забыты навсегда, пожертвованы отелю – кому
придет в голову возвращаться за заколкой для волос, карманным изданием
трехлетней давности бестселлера или безопасной бритвой? Впрочем, встречаются
экспонаты и позанятнее:
– бритва опасная, с ручкой из слоновой кости и
монограммой «P.R.C.», рисунок полустерт, но еще можно различить контуры
корабля, терпящего крушение;
– крохотная, размером с ладонь, музыкальная шкатулка, я
давно не слышала ее голоса, но знаю, что она играет избитый джазовый мотивчик;
– статуэтка Будды;
– кожаный напульсник с интригующей надписью «Someday my
princess will come»
[6]
;
– медальон с тремя дешевыми камнями (один уже выпал), я
давно не открывала его, но знаю, что внутри спрятан клочок волос, романтический
локон;
– ремень из потрескавшейся кожи, Доминик утверждает,
что это – кожа буйвола;
– статуэтка Мэрилин Монро.
Я не вижу в зеркале ни Будды, ни Мэрилин, себя я не вижу
тоже. Но легко могу представить, какая я: волосы не короткие и не длинные, не
темные и не светлые, что-то среднее. «Что-то среднее» – именно эти слова
определяют мою нынешнюю ипостась. Хотя почему – нынешнюю? Я всегда была такой,
мое лицо – лишь вариация на тему других лиц, шляпная болванка; дорогая помада
не делает мои губы выразительнее, дешевая их не портит, интересно, с какого
перепугу серферы приглашают меня на ужин? На протяжении трех лет – с завидным
постоянством.
А теперь я получила приглашение еще и на завтрак. Если у
кого-то и есть дальний умысел, то не у меня – у Алекса Гринблата. Он никак не
связан с моей внешностью и с тем, что каким-то чудом я вдруг сразила
vip-персону наповал. Ха-ха. Хоть я и обладаю изрядной долей воображения, но
представить, что Алекс увлекся мной как женщиной, не в состоянии и оно.
Дальний умысел – совсем в другом.
В зеркале его не разглядеть.
– …Интересная вещица!
Алекс Гринблат, я узнала его по голосу, утренний ничем не
отличается от вечернего – такой же надменный. Зеркало не реагирует на появление
за моей спиной Алекса Гринблата, на мое в нем появление оно отозвалось так же,
или почти так же; все мы – жалкая кучка вампиров, пожирающих друг друга, такой
символикой нынче никого не удивишь. Даже в Эс-Суэйре.
Доброе утро, Алекс.
– Доброе, Сашa.
– Ваши планы не изменились? – осторожно спрашиваю
я. – Насчет совместного завтрака?
– Напротив. В них добавилось несколько пунктов…
Интересная вещица.
– О чем вы?
– Бритва. Я говорю о бритве.
Мне вспоминается вчерашняя улыбка Алекса – улыбка серийного убийцы.
Ничего удивительного в том, что он заинтересовался именно бритвой.
– Ее забыл кто-то из гостей года полтора назад.
Кажется, она была оставлена в седьмом номере…
Теперь этот номер занимает живчик Фрэнки.
– И за ней не вернулись?
– Нет.
– Странно. Такая вещь дорогого стоит, – говорит
Алекс сознанием дела.
– Не думаю, что она стоила так уж дорого.
Даже в Эс-Суэйре. В ней полно антикварных лавчонок
(лавчонок, где торгуют туристической дребеденью на порядок больше, но и
антикварные имеются). Старинные берберские ружья, старинные ножи, опиумные
трубки – все это можно приобрести за вшивых сто долларов, что уж говорить о
бритве! Да еще с потрескавшейся ручкой, да еще с зазубринами на лезвии. Три
скола – я хорошо их помню, я сама помещала бритву на полку. Затейливая
монограмма «P.R.C.» добавит к общей сумме еще доллара три. Или пять – при самом
лучезарном раскладе.
