– Вы наверняка в состоянии взломать любой сейф, Фрэнки!
– Хотите, чтобы я преподал вам урок мастерства?
– Просто любопытно.
– Я не взломщик, а всего лишь менеджер по продажам.
Вернее, был им.
– Недолгое время, – улыбнувшись, замечаю я.
– Очень недолгое.
– А чем вы занимаетесь сейчас?
– Смотрю на самую красивую девушку.
Хи-хи-хитрец!.. При других обстоятельствах я подобрала бы
другое слово, безмозглое шампанское, оно всему виной! Всосав в себя еще один
бокал, я вдруг вспоминаю, каким образом алкоголь воздействует на мою кожу. Она
краснеет. И всегда краснела. Кровь, идущая носом, – еще один побочный
эффект неумеренных возлияний. Сегодняшний вечер вряд ли можно считать чем-то из
ряда вон, чтобы не повторилась та же история. А значит – я сижу перед Фрэнки с
распаренной мордой.
И мое пролетарское происхождение машет ему со щек кумачовыми
флагами (надеюсь, что хоть нос не подведет). При таких выходных данных назвать
меня красивой… м-м-м… верх неприличия. И логика здесь одна: Фрэнки просто
необходимо затянуть меня в постель, а для этого все средства хороши. Включая
грубую лесть.
– Вы хитрец, Фрэнки!
– Вы меня обижаете, Сашa!
– Красавица здесь одна… Барбарелла-Эммануэль, кто же
еще!
Я шарю глазами по танцполу, потом переключаюсь на столики
(Жюль и Джим на месте), потом – на галереи второго этажа – девушка как сквозь
землю провалилась. Исчезла. И я не заметила – как. Странно, очень странно, так
просто танцовщицы high-класса не исчезают, а если исчезают, то прихватывают с
собой все, что под руку попадется: сердца зачарованных посетителей (они сойдут
для набоек на каблук), удивленные, вытянутые в трубочку губы (из них
сооружается пан-флейта для младшего брата, клянчившего гитару к Рождеству),
расширенные зрачки (нестерпимо сверкающие – чем не стразы на юбку?), а еще
тесьма, а еще пояс, а еще искусственная роза, дополняющая сценический
костюм, – расходного материала требуется много, оттого и потрошишь
обмякшие тела поклонников. Не думаю, чтобы кто-то особенно обижался.
Я могла бы обсудить это с Алексом.
И саму танцовщицу.
И Жюля с его приятелем Джимом, мелких воришек чужих
трагедий. Вот только конвертировать трагедии в твердую любовную валюту удается
далеко не всегда. Жюль и Джим пролетели. Теперь им придется искать совсем
других дурочек (как предрекала девчонка) – и это тоже я могла бы обсудить с
Алексом; каким образом на столе оказалась вторая бутылка, к тому же наполовину
пустая?.. Фрэнки подливает и подливает, а сам почти не пьет, так – смачивает
губы. Хи-хи-хитрец!..
Алекс – совсем не то, что Фрэнки. Алекс нисколько бы не
удивился, если бы я рассказала ему о своих праздных мыслях по поводу девушки и
сердец, загнанных под каблук. Он нашел бы это забавным и стоящим внимания и,
возможно.
сам бы включился в игру. А Фрэнки, что Фрэнки? Он не
справился с дельфинами, отрекся от сухих строительных смесей, подавился
головкой сыра, сломал зубы о металлический сейф, а его хваленое диджейство на
Ибице? Наверняка при приближении Фрэнки к аппаратуре свет отключался по всему
побережью! Его единственное достоинство – фигура, так что я делаю здесь?
Коротаю вечер в мечтах об Алексе Гринблате.
Вот что.
На месте Фрэнки мог оказаться любой (Жюль и Джим – досадное
исключение), на месте шампанского могли оказаться ром, или водка, или
минеральная вода, а я все так же думала бы об Алексе.
Живчик Фрэнки ничего от меня не добьется.
Ни-че-го. Хи-хи.
Дорого бы я дала, чтобы заглянуть сейчас в зеркало и увидеть
собственную неприступную физиономию. Скучающую физиономию. Физиономию,
способную отпугнуть потенциальных поклонников: пустые глазницы, отрешенная
ухмылка на губах, никакой – даже формальной – заинтересованности в собеседнике.
Зеркала не врут.
А Фрэнки, похоже, устал притворяться. Или посчитал, что
выпитого мной достаточно, чтобы и дальше утруждать себя ролью воздыхателя.
Пустые глазницы, отрешенная ухмылка на губах и никакой – даже формальной –
заинтересованности в собеседнике. Он пришел в «Ла Скала» вовсе не для того,
чтобы весело провести время с первой подвернувшейся юбкой. И вовсе не для того,
чтобы подснять кого-нибудь на ночь.
Фрэнки чего-то ждет.
Чего-то или кого-то.
Открытие, лежащее на поверхности, потрясает меня настолько,
что я моментально трезвею.
– Вы… – В решимости вывести Фрэнки на чистую воду мне
не откажешь. Но в тот момент, когда я уже готова сделать это, раздается звонок.
Фрэнки делает извинительный жест рукой и вынимает мобильник из заднего кармана
джинсов.
У Алекса Гринблата, знаменитого галериста и Спасителя мира,
нет мобильного телефона, почему-то думаю я. Его костюм стоит целое состояние,
сожравшее бы половину парагвайского бюджета, в его туфли можно смотреться, как
в воды Мексиканского залива, его холеное лицо украшает страницы журналов (я
держала в руках один, но есть ведь и другие!) – и только с мобильным телефоном
вышла неувязка. Да что там неувязка – вопиющее несоответствие с образом.
Богатые и знаменитые (а Алекс относится именно к этой категории людей) связаны
с миром, которым они правят, незримой сотовой пуповиной. Я провела с ним
несколько долгих часов; я была с ним вечером, когда разрабатывается стратегия,
и утром, когда определяется тактика, – и ни одного звонка. Ни единого.
Занятая мыслями об Алексе, я не сразу переключаюсь на
Фрэнки.
Он все еще разговаривает по телефону, и в этом разговоре
тоже есть странности. Франсуа Пеллетье – это имя было внесено мной в
регистрационную карточку. Фрэнки – представился он сам. Но ни английских, ни
французских слов я не слышу. И уж тем более арабских. Язык, на котором
изъясняется Фрэнки, мне совершенно не знаком.
За редкими исключениями, смутными ассоциациями, всплывающими
то тут, то там, подобно прогалинам в подтаявшем снегу. Мне чудится что-то
южноевропейское (сербское? хорватское?), в следующий момент я сползаю к
чешскому, за три года, что я провела в Эс-Суэйре, мне ни разу не приходилось
спотыкаться о столь причудливые корни.
Слова и предложения, раз за разом выливающиеся изо рта
Фрэнки, преображают и его самого. До телефонного звонка Фрэнки был всего лишь
обладателем дивной фигуры, завсегдатаем бирж труда, менеджером-неудачником, не
сделавшим карьеры даже в параллельной вселенной сейфов и сухих строительных
смесей, но теперь…
Он солгал мне.
Насчет Иностранного легиона, как минимум.
Он вполне мог служить там. И не рядовым членом –
инструктором. С кучей нашивок и шевронов, с орденской планкой в четыре ряда, с
ременной пряжкой, приводящей в трепет новобранцев. Корни слов, которые изрыгает
Фрэнки, достались мне, но побеги, идущие от корней, – остались в нем.
Они-то и образуют новый каркас внутри дивной фигуры.
