– Кстати, вчера в двадцать первом сломался
кондиционер, – добиваю я Доминика.
– Дерьмо!..
– Его уже починили.
– Ты прелесть, Сашa! Без тебя бы я пропал!
– Интересно, как шли дела до того, как я здесь
появилась?
– Из рук вон, Сашa! Из рук вон!
Это почти правда. Отель ветшает, Доминик не слишком
рачительный хозяин. Тем, кто хотел бы получить здесь полный пакет услуг, ловить
нечего. Вся надежда на неприхотливых серферов, для них Доминик расписывает
доски. Этому занятию посвящено свободное время Доминика. И несвободное тоже. Он
– отличный художник, и если бы не трусость, мог бы сделать карьеру именно как
художник. Но для этого ему пришлось бы отправиться в Европу и показать доски
кому-нибудь из специалистов или ждать, пока такой специалист появится в
Эс-Суэйре. И то и другое – из разряда «один шанс на миллион», и простой
арифметический подсчет подсказывает, что ждать Доминику придется долго. Я –
гораздо деятельнее Доминика и могла бы (в порядке дружеской помощи) сама поискать
специалистов; тогда отъезда из Эс-Суэйры не избежать. А покинуть Эс-Суэйру
означает снова лицом к лицу столкнуться с концом света.
Переживать его заново у меня нет никакого желания.
И все же я чувствую ответственность за Доминика, вот почему
два месяца назад я написала письмо Алексу Гринблату, знаменитому галеристу и
теоретику современного искусства. О его существовании я узнала совершенно
неожиданно, из того же журнала, в котором были помещены фотографии виллы Алена
Делона в одном из предместий Марракеша. Там же имелась сноска на адреса
гринблатовских контор. В Лондоне, Париже и Нью-Йорке.
Я остановилась на парижской, потому и письмо было написано
по-французски, хотя более расплывчато-космополитичного имени, чем «Алекс
Гринблат», и придумать нельзя. Во всяком случае, несомненно одно: Алекс
Гринблат – не араб.
К письму были приложены семь фотографий семи досок,
расписанных Домиником. Виды рыбного рынка Эс-Суэйры, виды Доминика на Марракеш,
Касабланку, Рабат. Оставшиеся три доски – плоды воображения Доминика: женщины,
которых он никогда не знал, вещи, которых он никогда не касался, чувства,
которые он никогда не испытывал. Все заключено в непроницаемую оболочку из
водостойких красок (рецепт их приготовления – ноу-хау Доминика), все мерцает,
светится внутренним светом и дразнит неопытные души. Опытные, впрочем, тоже.
Плоды воображения моего трусливого друга нравятся мне больше всего. Кой черт,
«нравятся»! – я готова сожрать их, откусить по внушительному куску от
каждого и потом долго наслаждаться послевкусием. Послевкусие – вот что важно во
всем, что делает Доминик, вот что ценно.
Только конченый серфер может попирать это ногами. Что они и
делают с разной степенью мастерства.
Никогда, никогда я не приму приглашения на ужин ни от одного
из них!..
Ответа от Алекса Гринблата нет и нет.
Поначалу я развлекаю себя тем, что живописую нашу с
Гринблатом встречу. В красках, подсмотренных у Доминика.
Алекс Гринблат видится мне поджарым, сильно загорелым
мужчиной лет тридцати пяти или около того. Он свободно говорит на нескольких
языках и также свободно перемещается по миру, государственных границ для него
не существует. Плоды воображения имеют для него такую же ценность, как и для
меня, если не большую. Да-да, несомненно, – большую! Ведь Алекс Гринблат –
профессионал, открывающий миру новые таланты, то есть человек с совершенно
особым зрением. Не исключено, что и глаза его выглядят как-то иначе, чем у
других людей. Возможные варианты:
– зрачки вечно сужены, как у египетской кошки;
– зрачки вечно расширены, как у кошки породы камышовый
пойнт;
– со зрачками все в порядке, но на радужной оболочке
легко просматривается эскиз к ван-гоговским «Виноградникам в Арле».
И, наконец, последний, самый правдоподобный, вариант:
– у него чертовски красивые глаза.
Как бы то ни было, даже чертовски красивые глаза не могут
оправдать молчание Алекса Гринблата. И по мере того, как оно затягивается,
меняется и облик «теоретика современного искусства». Алексу Гринблату больше не
тридцать пять, по меньшей мере – полтинник. Поджарый, сильно загорелый – ха-ха!
эта история совсем не про тебя, Алекс Гринблат! Твоему брюху позавидовал бы и
простак Доминик; складки жира на шее, омерзительная плешь, кислотой разъедающая
череп. Тонкие губы или – напротив – слишком толстые, мокрые, сложенные в скобку.
Губы и плешь выдают тебя с головой, сраного мистификатора. То, чем ты
занимаешься, – сраная мистификация, не больше и не меньше. Легко
представить, что ты втюхиваешь яйцеголовым снобам подвидом современного
искусства. Мазню, вот что! Энди Уорхол forever сказал бы Доминик, если бы знал,
кто такой Энди Уорхол. Он не знает.
Я – знаю.
Я знаю и много чего другого, но эти знания неприменимы к
Эс-Суэйре. И поэтому я люблю ее еще больше, я довольна Эс-Суэйрой так же, как
Эс-Суэйра довольна мной. Алекс Гринблат и яйцеголовые снобы пребывают в схожем
экстатическом единстве, разночтения вызывает лишь сумма за очередную
концептуальную мазню. Алекс Гринблат норовит завысить планку, снобы – занизить,
чтоб ты сгорел, Алекс Гринблат!..
Сраный мистификатор, торговец тухлятиной, записной мудак!
Le inerde.
Эта мысль успокаивает меня, я больше не жду ответа от Алекса
Гринблата.
Я больше не думаю о нем.
Но в один прекрасный вечер Алекс Гринблат сам напоминает о
себе.
Это мог быть и другой вечер, все вечера в Эс-Суэйре одинаково
прекрасны, но именно тем вечером я отправляюсь в аэропорт с табличкой
«JWONTAGNARD».
«Montagnard» – карликовая фирма, одна из нескольких
карликовых фирм, все еще сотрудничающих с отелем Доминика. Идиотов, которые
пользуются услугами «Montagnard», наберется не больше двух десятков, в основном
это мелкие клерки, владельцы стареньких мопедов, отставные спортсмены с вечными
жалобами на мениск или студентики, бурно переживающие любовную драму. Французы,
бельгийцы, иногда – канадцы.
В аэропорту я нахожу шестерых, они прибиваются к моей
табличке, щерят зубы в одинаковых улыбках: о-lа-lа, mademoiselle, так это вы
будете сопровождать нас? правда ли, что здесь сильные ветра? правда ли, что
здесь не очень жарко? жары хотелось бы избежать, а волны? правда ли, что здесь
лучшие в Морокко волны? (волны интересуют отставных спортсменов, следовательно:
двое из шести – отставные спортсмены, судя по въевшемуся в кожу бледному загару
– горнолыжники, нытье и стенания по поводу мениска обеспечены).
Досок для серфинга ни у кого из шестерых нет.
Три пластиковых чемодана на колесиках, две спортивные сумки
«Athens-2004» и один рюкзак – вот и весь багаж невинных жертв «Montagnard», он
легко помещается в салоне автобуса. Горнолыжники с испугом наблюдают, как я
занимаю место за рулем, остальные четверо отделываются традиционным «o-la-la,
mademoiselle!», вот только энтузиазма и жизнерадостности в голосах явно
поубавилось. Мы уже готовы тронуться в путь, когда появляется седьмой.
