Фрэнки собрался.
Его лицо – не что иное, как иллюстрация к долгоиграющей саге
на секретной службе Ее Величества. Его лицо – не что иное, как утерянный куплет
к шлягеру Завтра Не Наступит Никогда. Глаза Фрэнки больше смахивают на
оптические прицелы снайперской винтовки, если он и имел дело с дельфинами – то
с совершенно особенными, состоящими на секретной службе Ее Величества.
Дельфинами, натасканными на установку магнитных мин на днища кораблей, кто в
таких случаях будет умиляться отверстиям в их гладких резиновых головах, кто
будет ловить их улыбки?
Никто.
В круг обязанностей людей, подобных Фрэнки, дешевый
романтизм не входит.
Так какой же из языков демонстрирует мне этот агент влияния
– сербский? хорватский? чешский? не забыть бы поинтересоваться, когда беседа
наконец закончится.
Она заканчивается самым неожиданным образом – Фрэнки
произносит фразу:
Эсто эн ламьерда!!! – и отключается. И несколько секунд
смотрит перед собой невидящими глазами.
Пустыми глазницами. Уфф!..
Я знаю, что такое «estoy en la mierda», хоть какое-то
облегчение. Время от времени, когда наваливается очередное несчастье с
кондиционерами, или ломается очередной замок, или наступает очередной сезон
закупки постельного белья, Доминик (никогда не бывший полиглотом – куда ему до
Фрэнки!) впадает в отчаяние и лепечет: «estoy en la mierda» – я в полном
дерьме!
Неизвестно, где Доминик подцепил столь чудное испанское выражение,
испанцы к нам не забредают. В устах Доминика оно звучит пугливо, изнеженной
как-то совсем по-женски, относиться к нему серьезно я не считаю нужным.
Постельное белье – тоже мне, проблема!
Возможно, проблемы Фрэнки куда глобальнее.
– У вас неприятности? – осторожно спрашиваю я.
– Почему вы так решили, Сашa?
Фрэнки уже взял себя в руки, увольнение с секретной службы
можно считать делом решенным: передо мной снова покачивается расслабленная
физиономия менеджера-неудачника.
– Я просто услышала последнюю фразу.
– Вот как. Нет, все в порядке.
– Но…
Фрэнки морщится, ему неприятно мое любопытство. Я и сама
чувствую, что пора бы сменить тему и отойти от опасного края, но какая-то
неведомая сила тянет меня за язык:
– …не каждый день говоришь о себе такое. Нужен веский
повод, согласитесь, Фрэнки.
Или лучше звать тебя Франсуа? Или лучше звать тебя… как?
Теперь я ни в чем не уверена. Ни в чем. В том-то и прелесть, нашептывает мне
выпитое шампанское, последние сутки стоят трех лет, проведенных в
патриархальном покое Эс-Суэйры. Стоило лишь ненадолго отпустить поводья, и вот,
пожалуйста, в мою жизнь вторглись сразу двое!.. А сколько было отвергнуто,
сколько принесено в жертву прошлой, давно несуществующей любви, разве я не дура
после этого? Дура. Я ни разу не каталась на доске для серфинга (а могла бы!),
ни разу не выходила в открытый океан (а могла бы!), я не совершила ни одной
глупости, которую может позволить себе женщина при снисходительном
попустительстве мужчины. Блеклое ресторанное приключение, которое я переживаю с
Фрэнки, не идет ни в какое сравнение с тем, что я могла бы пережить с Алексом
Гринблатом, но неужели мне не хватит фантазии, чтобы расцветить, разукрасить
его?
Помнится, Алекс хвалил меня именно за воображение.
– Ладно, Фрэнки, не напрягайтесь. Не хотите
рассказывать – не нужно.
– А нечего рассказывать… Вы знаете испанский?
– Только эту фразу.
– Забавно.
– Так любит выражаться один человек…
Я впервые не называю Доминика своим другом. После того что
он учудил с досками – никакой он мне недруг.
– Испанец? – уточняет Фрэнки.
– Нет. Он даже не чех. И не серб. И не хорват.
Как же ловко я вплела в ничего не значащий треп свои догадки
по поводу телефонного разговора! И как непринужденно запила их остатками
шампанского, теперь остается ждать реакции Фрэнки, если, конечно, она
последует.
Не очень-то я на это надеюсь.
– У вас особые отношения с чехами, сербами и хорватами?
– Никаких особых отношений. На хвост они мне не
наступали. А вам?
– Мне тем более. – Фрэнки откидывается на спинку
стула. – Вы интересная девушка, Сашa. Очень, очень интересная. Я бы хотел
познакомиться с вами поближе.
Ты меня не обманешь, Фрэнки. Мужчины, жгуче заинтересованные
в женщинах, ведут себя совсем по-другому.
– Мы можем приступить к сближению прямо сейчас. Если вы
не возражаете.
– Нисколько.
– Тогда давайте уйдем отсюда.
– Хотите вернуться в отель? Или отправимся сразу к вам?
– Это одно и то же, Фрэнки.
Вряд ли Фрэнки этого не знает. Но… не слишком ли я
поторопилась со сближением?
– А что, если мы заглянем в форт?
– В форт?
– Это местная достопримечательность. Смотровая площадка
и шикарный вид на океан.
Если он скажет мне: «Оставим туземные прелести туристам» или
что-то в этом роде, – я просто развернусь и уйду, высокомерных глупостей я
услышала сегодня предостаточно.
– Даже ночью? – спрашивает Фрэнки.
– Океан хорош всегда. А ночью особенно. В отсутствие
людей.
– О'кей. Форт так форт.
– Тогда идем?..
Я поднимаюсь прежде, чем он успевает ответить мне, я издали
машу рукой Жюлю и Джиму, мой рывок к выходу из «La Scala» можно считать бегством.
Или страстным желанием заполучить книжку-раскраску нашей с Фрэнки
гипотетической связи. Я сама буду подбирать цвета, я сама буду накладывать их,
мазок за мазком, – в чем, в чем, а в этом, прожив три года рядом с
сумасшедшим художником Домиником, я разбираюсь.
Пришло время подтвердить теорию практикой. И никто меня не
остановит. Никто.
…То, что я поначалу приняла за шум океана, – всего лишь
ток крови, бросившейся мне в голову. Я едва держусь на ногах, пришлось даже
прислониться к стене, чтобы не упасть. Ожидание затягивается, по моим подсчетам
Фрэнки мог расплатиться пять, а то и десять минут назад – а впрочем, я не
совсем уверена, все из-за тока крови, шумящей в голове. Она циркулирует в
убыстренном темпе, и, чтобы хоть как-то отвлечься, я начинаю представлять
Франсуа Пеллетье в разрезе спальни, нужно ли будет расстегивать пуговицы на его
рубашке или это сделает он сам? Нужно ли говорить ему, что я три года не
занималась любовью, или лучше промолчать? Останется ли он на ночь или уйдет к
себе, когда все закончится? А если останется, то каким будет утро?
И что я скажу ему утром?
