Ведь в маленькую Эс-Суэйру он не вернется никогда.
Люди.
Вот что заставляет меня изменить маршрут.
Поначалу их немного: группы по два-три человека,
перешептывающиеся между собой. Потом людей становится все больше и больше, в
толпе я вижу официантов из конкурирующих кофеен, мальчишку (обычно он торгует
открытками), не заметно только Хакима. На большинстве лиц застыло выражение
испуга, волнения и мрачного любопытства – все эти чувства существуют в разных
пропорциях, чего-то больше, чего-то – меньше. Совершенно инстинктивно я хватаю
за плечо мальчишку: исходя из его возраста, я могу позволить себе такую
фамильярность:
– Что произошло?
Мальчишка отвечает не сразу, в Эс-Суэйре мальчишки ничего не
делают сразу, если это не грозит им несколькими дирхамами.
– Там полиция, мадам! Никого не пускают.
– Куда не пускают?
– На скалу.
«На скалу», он имеет в виду смотровую площадку форта, –
значит, Хасан не соврал мне. Осталось выяснить, насколько он преувеличил.
– И что же случилось на скале?
Мальчишка надувает щеки и выпучивает глаза: он бы еще
потянул, еще поинтриговал, но скрывать информацию дольше у него нет сил. Даже
те ее жалкие крохи, которыми он обладает.
– Говорят, кого-то зарезали. И много крови. Очень-очень
много.
– Кого там могли зарезать? Не говори ерунды.
Ерунда – по-другому не назовешь. Эс-Суэйра – тихий город,
это не черные кварталы Америки, не предместья Гонконга и не спальные районы
Москвы, серьезных преступлений здесь отродясь не бывало. Парнишка поддался
общему психозу, задевшему катер «MENARA» и морских коньков; с другой стороны,
от толпы на узкой улочке так просто не отмахнешься.
Что-то экстраординарное все же имело место.
– Совсем не ерунда, мадам! – обижается
мальчик. – Сами идите и посмотрите.
– Как же я пройду? Ты сам говорил – туда никого не
пускают.
Совершенно инстинктивно он тянет меня за руку к стене:
исходя из цвета моей кожи и общего европейского абриса, он
может позволить себе такую фамильярность:
– Мой брат служит в жандармерии, мадам. И сейчас он в
оцеплении. Я могу устроить, чтобы он вас пропустил.
– Сколько?
– Пятьдесят… нет… сто дирхам.
Около десяти долларов, или около семи евро, тут же
подсчитываю я: дневной максимум, который ты зарабатываешь на открытках с
видом, – и то не каждый день. Ах ты грязный маленький мошенник, «обман
твой отец и ложь твоя мать», как любят выражаться местные продавцы, торгующие
креветками по «вэри демократик прайс».
– Каким образом ты это устроишь?
– Вы даете мне деньги…
Я даю тебе деньги, и ты испаряешься с ними в толпе, нашел
идиотку!..
– Не пойдет.
– Как хотите.
– Давай сделаем так. Мы вместе идем к твоему брату. И
ты получаешь сто дирхам.
– Э-э… Хорошо.
Жажда заиметь дармовую сотню сильнее здравого смысла – ясно,
что брат парнишки не стоит ни в каком оцеплении, а (в лучшем случае) водит по
берегу сонных вонючих верблюдов – еще один туристический бич Эс-Суэйры,
вступающий в неразрешимое противоречие с романтикой волн, парашютов, кайтов и
воздушных змеев.
– Держитесь за мной, мадам!..
Не так-то просто это сделать: люди все прибывают, и мне
приходится прикладывать усилия, чтобы не потерять юнца в сонме напирающих друг
на друга человеческих тел. Пожалуй, я погорячилась, с ходу обозвав его
мошенником: слишком уверенно он движется, пробивая себе дорогу и просачиваясь
во вновь и вновь открывающиеся пустоты. В какой-то момент я нижу курчавую
голову Хакима – хороший повод, чтобы избавиться от своего неожиданного
провожатого. Мне внезапно расхотелось идти неизвестно куда и неизвестно зачем;
о том, что произошло на каменной макушке форта, мне сегодня же расскажет
Фатима. Или Наби. Или Джума – не стоит лишать их удовольствия поведать историю
таинственного магрибского жертвоприношения первыми.
Мне удается сделать шаг в сторону Хакима, я готова окликнуть
его. Но мальчишка, зорко следящий за тем, чтобы заветные сто дирхам не исчезли
в неизвестном направлении, тут же выныривает рядом со мной и бесцеремонно
хватает за руку:
– Не отставайте, мадам!
– Хорошо, хорошо…
Должно быть, я не первая, кого он ведет сквозь толпу. Эта
мысль осеняет меня, когда мы наконец-то выдвигаемся на передовые рубежи.
Наверняка было еще несколько ранних европейских пташек и они не смогли отказать
себе в завтраке с видом на… с видом на резню? на страшное преступление? Хасан
окончательно меня запутал. Зачем только я согласилась на предложение мальчишки?
Я ведь не преследовала цели оказаться в авангарде зевак, я вообще не хотела
влезать в толпу, я шла по своим делам и думать не думала, что окажусь втянутой
в сомнительную затею. Если отдать чумазому открыточнику сто дирхам, то на орехи
не останется ни гроша и придется любоваться воздушными змеями на пустой
желудок.
Толпа заканчивается неожиданно.
Вернее, разбивается об одинокого жандарма в светло-песочной
форме. Метрах в пяти стоит еще один, чуть поодаль – еще двое, о чем-то
оживленно болтающие друг с другом. Оцепление перекрывает улицу у перекрестка
сдомом дядюшки Исы, здесь же, на перекрестке, стоит несколько велосипедов
(принадлежащих, очевидно, кому-то из жандармов, – на машине сюда ни за что
не подъехать, слишком узко пространство между домами). Из глубины улицы то и
дело всплывают все новые и новые песочные мундиры, и голубые мундиры, а ведь
вчера вечером здесь не было никого.
Никого.
Кроме меня и Фрэнки.
Черт. Черт.
– Подождите здесь, – командует мальчишка.
Я киваю головой, чувствуя, что ноги становятся ватными, а в
животе образуется ком, стремительно движущийся к горлу. Фрэнки не вернулся в
отель вчера вечером, во всяком случае, в половине первого его не было, ну что
за бред? – если он не явился в половине первого, то это совсем не
означает, что он вообще не пришел. Чуть-чуть позже или намного позже – не важно.
Чуть-чуть по-арабски будет швайя-швайя. Забавное словечко, одно из многих
забавных словечек, и что могло случиться с Фрэнки? и какое мне дело до Фрэнки,
здорового парня, способного постоять за себя? Я знаю только, что вчера мы были
здесь, – и ничего криминального в этом нет.
Швайя-швайя.
Мальчишка уже о чем-то шепчется с жандармом, стоящим в
оцеплении вторым. А я никак не могу отделаться от дурацкого, кретинического
швайя-швайя, оно прилипло к языку не хуже орехов, забило рот слюной – то ли
сладкой, то ли горькой, определить невозможно.
