Швайя-швайя. Швайя-швайя.
Маленький торгаш возвращается – его движения замедленны, как
будто речь идет о съемке в рапиде, его приближение неотвратимо. Что со мной и
почему я так боюсь этого приближения?.. Только вчера Ясин говорил о своем сне.
Сне, предвещающем несчастье бедной русской дурочке, натурализовавшейся в
Марокко под экзотическим именем Сашa Вяземски. Ночью, в полной темноте, я
счастливо избежала кошек, но утром увидела сразу двух.
Швайя-швайя.
– Сто пятьдесят, – говорит мальчишка, съемка
рапидом продолжается, артикуляции никак не поспеть за словами, она вступает с
ними в явное противоречие, с-т-о-о п-я-а-т-д-е-е-с-я-а-т.
Вэри демократик прайс.
– Сто пятьдесят? Но ты же говорил – сто.
– Он просит сто пятьдесят.
– У меня нет ста пятидесяти, – я выдыхаю с
облегчением. – Так что будем считать, что сделка не состоялась.
Я бы покинула опасное место немедленно, но ноги не слушаются
меня, драгоценные секунды, когда еще можно было что-то изменить, выбраться
отсюда и послушать рассказ о «страшном преступлении» в прекрасном далеке отеля
«Sous Le Ciel de Paris», потеряны. Успокойся, Сашa. Успокойся и возьми себя в
руки. Немного усилий, и тебе удастся сдвинуться с места. Совсем немного усилий.
Совсем чуть-чуть.
Швайя-швайя.
Проклятье!..
– Извини, что пришлось тебя побеспокоить. Ты ведь
торгуешь открытками на площади, правда?
– Да.
– Я забегу к тебе на днях. Куплю целый десяток. Обещаю.
Ну слава богу! Мне удалось сделать первый шаг! А затем – еще
один. Если так пойдет и дальше, то скоро я выберусь из этого наполненного
жандармами вертепа.
– Подождите, мадам! – Маленький наглец перекрывает
мне дорогу в тот самый момент, когда желанная свобода совсем близка. –
Подождите!
– Ну что еще?
– Давайте вашу сотню.
– Но…
– Давайте.
Я слишком слаба и слишком напугана самыми страшными
предчувствиями, чтобы сопротивляться. Как в тумане, я лезу в карман джинсов за
сотенной, как в тумане протягиваю ее мальчишке. Дело сделано, теперь и захочешь
– не отступишь. Я как будто смотрю на себя со стороны: юркий арабчонок и
покладистая белая mademoiselle (о, нет – madame!), арабчонок держит madame за
руку и подводит к полицейскому в светло-песочной форме; между обоими мужчинами
– большим и маленьким – наблюдается некоторое сходство, они и вправду братья,
черноголовые, смуглые, с плутоватыми лицами, с четко очерченными губами,
старшему достанется восемьдесят монет, младшему – двадцать.
Так или примерно так.
– …Пойдемте, мадемуазель, – галантно шепчет мне на
ухо полицейский.
Мадемуазель – каждый видит меня по-своему, каждый
интерпретирует меня, как посчитает нужным, но даже сто дирхам не сделают меня
подружкой Спасителя мира, никотиновой мечтой ковбоя Мальборо или тем связующим
звеном, что позволяет доктору Джекилу и мистеру Хайду уживаться в одном теле.
Даже сто дирхам. Даже тысяча.
– Только недолго, – продолжает шептать любитель
легкой наживы. – Вы же понимаете…
– Конечно. А что здесь произошло?
– Убийство.
Не мифическая «резня», не совсем уж расплывчатое «страшное
преступление» – убийство. Слово произнесено, от него у меня бегут мурашки по
спине и деревенеют пальцы.
– Вы ведь туристка?
– Не совсем. Я живу в Эс-Суэйре. Уже несколько лет.
– Понятно. А тот, кого убили… Тот. Речь идет о мужчине.
– …тот, кого убили, – кажется, турист.
Турист, а значит – не араб. Европеец или азиат, может быть –
серфер. Я сразу же представляю задницу Фрэнки, обтянутую водонепроницаемым
костюмом.
Только не серфер!..
– Вы очень бледная, мадемуазель!
– Нет-нет, все в порядке.
– Помните, совсем недолго. У меня могут быть
неприятности.
Неприятности по распространенной туристической схеме «все
включено», за процент допустимого риска продажный gendarme
[15]
уже получил, так почему я должна переживать о его судьбе?
– Я все поняла.
Он оставляет меня у лестницы. Дважды за последние двенадцать
часов я оказывалась вблизи нее, дважды поднималась по ней – и оба раза без
всякого принуждения. Ступеньки, скрытые мраком накануне, теперь хорошо видны:
каждая выбоина намертво откладывается в памяти, каждая царапина фиксируется в
мозгу – старые окаменевшие окурки, косо приклеенная к стене пивная этикетка,
рисунки и надписи на камнях – по ним можно изучать географию, историю,
механику, летательные аппараты, турнирные таблицы мировых чемпионатов по
футболу, коды и шифры разведок.
1 «Отправляйся к дерьму!» (исп.).
Лестница пуста, кроме меня, надписей и окурков, на ней
никого нет; я зажата между голосами, доносящимся снизу, и голосами, летящими
сверху. Верхние регистры явно перевешивают, они становятся все слышнее, ну вот
– последние метры подъема и я оказываюсь на смотровой площадке.
Стоило ли избавляться от одной толпы, чтобы попасть в
другую?
Нет-нет, это не толпа, а если толпа, то чрезвычайно
упорядоченная. От нее меня отделяет еще два полицейских в форме и при
исполнении, остальные – в штатском: джинсы, рубахи, строгие пиджаки, все
вперемешку. Мужчины – молодые и не очень – стараются передвигаться по площадке
аккуратно. В просвете между полицейскими я вижу присевшего на корточки
фотографа: вспышка, еще одна – и фотограф отступает, меняя ракурс.
То, что открывается мне:
тело, лежащее ничком у противоположной стены. Левое колено
подогнуто, левая рука вытянута вперед, скрюченные пальцы тщетно пытаются
ухватить пустоту перед собой.
Пальцы.
Недлинные, но и не коротышки какие-нибудь. Черная рубаха,
джинсы и светлые мокасины – Фрэнки встретил новый день в том же прикиде, в
котором проводил старый.
Фрэнки.
Потому что тело у стены – и есть Фрэнки.
Мертвый серфер, которого я успела узнать как живого
сотрудника дельфинария, рекламного агента по продаже сухих строительных смесей
и… что еще было в списке?
Сейфы. Сыры.
«Estoy en la mierda».
Фрэнки как в воду глядел, только он не в дерьме – в крови;
плиты, на которых он лежит, залиты кровью. Ее так неестественно много, как
будто располосовали быка, две дюжины быков, а совсем не человека; она отделена
от самого Фрэнки целомудренной черной рубахой, может быть – это не кровь
Фрэнки?
