У Ясина дурной глаз, дурной глаз.
И у рыбы, которой торгует Ясин, дурной глаз. Сплетни. Враки.
Средневековая дремучесть, для Эс-Суэйры это простительно. И все же в глаза
рыбы, которой торгует Ясин, я так и не решилась заглянуть, а уж мне-то точно
нечего терять.
Оказывается – есть.
Я думаю об этом всякий раз, когда прошу Ясина выпотрошить
рыбу. Ясин с готовностью откликается на просьбу и не берет дополнительной
платы, хотя пара-тройка дирхам были бы для него не лишними. Я же откровенно
пользуюсь статусом постоянного покупателя; дурацкая блажь, рыбу можно
выпотрошить и на кухне Доминика, – а все из-за сплетен и врак, их
распускают Хаким и Хасан. В брюхе у рыбы, которой торгует Ясин, что-нибудь да
сыщется.
Это – правда. Или почти правда.
Еще ни разу я не уходила от Ясина с пустыми (рыба не в счет)
руками. Умилительные мелочи, составившие бы счастье пятилетнего ребенка:
бусинки, перышки, стеклянные шарики, рыболовные крючки, позеленевшие монетки –
возможно, тех времен, когда Эс-Суэйра была португальским Магадором. А однажды
Ясин извлек из рыбьего брюха курительную трубку. Маленькую, но самую настоящую.
Трубка осталась у меня, так же, как стеклянные шарики и рыболовные крючки. Мне
не хватает духу почистить ее и не хватило духу от нее отказаться. Впрочем, Ясин
не принял бы отказа, ведь к тому моменту, как он берется за нож, рыба уже
куплена. А следовательно, принадлежит мне со всей требухой, курительные трубки
– не исключение.
У меня нет оснований подозревать Ясина в мошенничестве, я
внимательно слежу за его руками: ни одно движение не ускользнет от меня, ни
одно движение не останется незамеченным. Вздумай Ясин подложить хотя бы
перышко, я сразу вывела бы его на чистую воду. Но нет, он просто разрезает
рыбу. Просто разрезает – и все. И – о-опс, в его пальцах оказывается
курительная трубка. И дело не в том, что именно он извлек сегодня. Дело в том,
что он извлечет завтра.
Сплетни и враки, которые распускают Хасан и Хаким, принесли
свои плоды. Где-то в глубине моей души зреет уверенность: когда-нибудь Ясин
вытащит из рыбьего брюха то, что можно будет посчитать предзнаменованием.
Дурным предзнаменованием, потому что ничего хорошего я давно не жду. Пока все
ограничивалось мелкими безобидными предметами, меня это устраивает. Вполне.
Мне бы хотелось поговорить с Ясином, но его французский
оставляет желать лучшего. Так же, как и мой арабский: двадцать дежурных фраз,
на большее я не способна. Остаются интернациональные улыбки, мы обмениваемся
ими постоянно. За три года я хорошо изучила все их оттенки, за ними не
скрывается ничего, кроме почтительности, дружеского расположения и страха
потерять постоянного покупателя. По здравом размышлении, улыбка может
предполагать и нечто большее: мужскую заинтересованность, например. Такой
заинтересованности робкий холостяк Ясин не проявляет. А о том, что произошло со
мной и Ясином три года назад, ни он, ни я предпочитаем не вспоминать.
Тот день.
Тот день, названный мною впоследствии Днем Рыбьей Чешуи.
Он совпадает с моим четвертым визитом на рынок. Третий был
предпринят накануне: я уже несколько месяцев в Эс-Суэйре, боль особенно сильна,
и одиночество, на которое я сознательно обрекла себя, не делает ее слабее.
Поход на рынок – еще один способ отвлечься от нее. Или – напротив – усилить. Но
салака, сельдь и ставрида – плохие союзники, если вообще можно считать их
союзниками. Вернувшись с рынка, я обнаруживаю прилипшие к губам и пальцам
чешуйки. Тело тоже покрыто чешуей: грудь, живот, тыльная сторона бедер. Смыть,
содрать ее не представляется возможным.
Что если она так и останется на моей коже?
Как оставалась впоследствии не раз, но тогда это произошло
впервые. В крошечной библиотеке Доминика я нахожу потрепанную энциклопедию рыб
и, запершись в номере, внимательно изучаю ее. Если уж мне предстоит стать
рыбой, хотелось бы знать, какой именно.
Салака, ставрида, сельдь – не самый подходящий вариант.
Может быть, тунец?
За ужином я в шутку обсуждаю свои возможные перспективы с
Домиником. В ответ он и произносит: ты неважно выглядишь, Сашa.
Неважно выглядеть еще не означает стать рыбой, но именно это
замечание заставляет меня на следующее же утро вернуться к Ясину. Мы улыбаемся
друг другу и стараемся из нескольких французских и арабских фраз слепить
подобие разговора:
– Я была у вас вчера, – говорю я Ясину. – Я
покупала рыбу.
– Я помню, – отвечает он.
– А теперь не могу от нее отделаться.
Причал почти пуст, если не считать катера Хасана и Хакима,
пришвартованного метрах в пятидесяти. И чаек, кружащихся в поисках пищи; над
лодкой Ясина не видно ни одной. Ясин разводит руками: он не понимает, чего от
него хочет белая женщина.
– Губы. Вы видите, какие у меня губы?
Мне не хватает словарного запаса, чтобы объяснить ему: я
промучалась всю ночь, пытаясь избавиться от чешуи, стоит прикоснуться к ней – и
кожа начинает кровоточить.
Ясин смотрит на меня снизу вверх, широко расставив ноги и
покачиваясь вместе с лодкой.
– Идите сюда.
– Куда?
– Спускайтесь.
Я прыгаю в лодку к Ясину, чешуйки – одна к одной – сверкают
на солнце, должно быть, со стороны они смотрятся красиво, смотрятся волшебно.
– Что мне с этим делать?
Несколько секунд Ясин рассматривает мое лицо, затем тихо
произносит:
– Malheur…
Несчастье, вот как. Французское слово, сказанное арабом,
выдает его русскую сущность. Мою русскую сущность – несчастье.
Я несчастна. Со мной случилось несчастье. Спасаясь от него,
я бежала в Эс-Суэйру, но покоя нет и здесь. Лучше бы я заразилась герпесом.
Ясин манит меня пальцем. Чтобы добраться до него, приходится
приложить усилие: лодка гораздо больше, чем казалась мне с пирса. К тому же она
забита рыбой, но характерного запаха я почему-то не чувствую.
Стоит мне приблизиться, подойти вплотную, как Ясин крепко
обхватывает мой подбородок и целует меня в губы.
Все происходит так внезапно, что я не успеваю ни
возмутиться, ни отшатнуться. Ни ткнуть Ясина в зубы. Но даже если бы успела… Я
не стала бы этого делать. Что-то внутри подсказывает мне: в поцелуе молодого
рыбака нет ничего оскорбительного. Он – рука помощи, протянутая человеку, с
которым случилось несчастье. Вот и все.
Пять секунд – ровно столько времени занимает поцелуй. Ровно
столько понадобилось бы официанту со стажем, чтобы смахнуть со стола крошки и
перестелить скатерть. Ясин – опытный официант, что он забыл в утлой рыбачьей
лодчонке – непонятно.
– Теперь лучше? – спрашивает Ясин.
– Намного.
Я провожу языком по губам: они свободны, осталось выяснить
судьбу живота и тыльной стороны бедер. Но и без дополнительных изысканий ясно:
с ними тоже все в порядке Мне хотелось бы объясниться с Ясином.
