Оба присутствовали на первом допросе, по удовлетворенной
физиономии Жюля было видно, что это он раскрутил дело и навел марокканских
недотеп на след, что это он обнюхивал мое платье и рылся в моей сумочке, что
это он, взвесив все обстоятельства, присоветовал снять с меня отпечатки пальцев
(марокканские недотепы еще не скоро бы на это решились), что это он – великий
Мегрэ, что это он – великий Коломбо из фильмов про Коломбо. Джим, как всегда,
оставался бесстрастным. Жюль – другое дело. Жюль до сих пор помнит свой
неудачный наскок на девицу из ресторана (и даже не столько его, сколько то, что
я – я! – присутствовала при этом). Я стала нежелательной свидетельницей
его поражения, а что происходит с нежелательными свидетелями – известно из
фильмов про Коломбо.
Ненавижу боулинг.
В жизни не прикоснусь к шару, в жизни не взгляну на кегли,
мой следователь-араб гораздо симпатичнее Жюля и Джима. Терпимее и добрее. Он
сделал все, чтобы мой переход из категории свидетелей в категорию обвиняемых
произошел плавно и – по возможности – безболезненно. Метафоры и сравнения этому
способствовали. Мягкий, как пахлава, юмор – способствовал. Изяществу, с которым
в его руках возникали заключения экспертиз, фотографии с места преступления и
вещдоки разной степени важности, позавидовал бы любой иллюзионист.
Так почему я отпираюсь?
Я все еще не уверена, что это я убила Фрэнки.
Я все еще блуждаю в потемках на смотровой площадке старого
форта, но надежда на то, что удастся нащупать стену и получить точку отсчета,
становится все призрачнее. Если бы я видела контуры предметов, как любой
нормальный человек! – но нет, контуры приходится угадывать, хуже того –
домысливать. Кому помешало мое растительное существование в Эс-Суэйре? Кому
понадобилось подставлять меня таким чудовищным образом? Кто так ненавидел меня?
Я прожила тридцать лет своей жизни вдали от ненависти –
личность слишком незначительная, чтобы вызвать у кого-то столь сильное чувство.
«Оставь меня в покое, идиотка!» – сказал мне человек,
которого я любила, но и это – не ненависть. Раздражение, злобное бессилие,
желание поскорее избавиться от ненужной вещи (заснятой на сентябрьскую пленку,
когда она еще была нужной) – не ненависть.
Искать корни произошедшего в чьей-то ненависти – занятие
мало конструктивное. Путь, ведущий в тупик. Что-то подсказывает мне: мои
отношения с истинным убийцей похожи на мои отношения с именем
следователя-араба, которое я упорно не желаю запоминать.
Ничего личного.
Я просто оказалась в нужное время в нужном месте, я – самая
подходящая кандидатура: иностранка в чужой стране, случайно возникшая на пути
человека, которого нужно было убрать: на пути Фрэнки. Взрослая девочка, которая
до сих пор способна потеряться в темноте, которая до сих пор абсолютно
безоружна передней. Кто-то, неизвестный мне, все хорошо продумал и все
рассчитал. И предусмотрел все возможные случайности. Наш поход к старому форту,
например.
Но, черт возьми, мысль о форте возникла совершенно
спонтанно! И была озвучена за несколько минут до того, как мы с Фрэнки покинули
«Ла Скала»! Кто мог услышать ее в гуле вечернего ресторана, кто мог связать
концы с концами, кто мог за несколько минут подготовить плацдарм для убийства?
Простому человеку это не под силу.
Разве что Спасителю мира.
Пыльная каменная крошка, забивающаяся в рот, не имеет ничего
общего с языком Алекса Гринблата, с губами Алекса Гринблата, я хорошо помню их
привкус. Я хорошо помню и все остальное, что случилось между нами той ночью.
Когда «Франсуа Пеллетье, но можете звать меня Фрэнки» был
уже мертв.
Память – вот что мешает мне заподозрить Спасителя мира хоть
в чем-то. Память и здравый смысл. И то немногое, что я знаю. С одной стороны:
– Алекс, никто другой, обратил мое внимание на бритву,
заставил меня вытащить ее и наследить на лезвии, асам к ней даже не
прикоснулся;
– Алекс, никто другой, не явился на им самим же
назначенное свидание, и мне пришлось довольствоваться Фрэнки;
– Алекс, никто другой, имел возможность проникнуть в
мой номер, а следовательно, подбросить в сумочку спички «Cannoe Rose» и
вытащить из коробки конверте негативами;
– Алекс, никто другой, отбыл из Эс-Суэйры так
скоропалительно, что его отъезд можно считать бегством. Бегством с места
преступления;
– Алекс, никто другой, приехал сюда со странным
визитом. Поверить в то, что он явился сюда из-за экзальтированного письма
экзальтированной дамочки о каких-то там досках для серфинга – верх легкомыслия.
Апофеоз идиотизма;
– Ясин предупреждал меня об опасности контактов с
Алексом, ни с кем другим.
С другой стороны:
– у Ясина дурной глаз, дурной глаз;
– Алекс не знал, что я отправлюсь в «Ла Скала» без
него, я могла бы выбрать любой другой ресторанчик, любое другое кафе. А могла
бы и вовсе остаться в номере;
– Алекс впервые в Эс-Суэйре, он не слишком хорошо
осведомлен о ее географии, нужно знать город, чтобы не заблудиться в нем, чтобы
добраться до форта. А если ты не ориентируешься в Медине – и фора во времени
тебе не поможет. В полчаса, час – не говоря уже о десяти-пятнадцати минутах;
– в момент совершения убийства, а именно между
половиной двенадцатого и полуночью, Алекс был в отеле, он звонил на ресэпшен
Фатиме -
и это самый важный аргумент.
Против него не попрешь, Фатима не стала бы лгать мне, Фатима
– незаинтересованное лицо. Остается только сожалеть, что визитка Алекса
Гринблата, скорее всего, так и останется невостребованной. Мне не получить
работы в его загадочной конторе.
Мне не выбраться.
Время, пространство, люди, вещи – все против меня. Мои
собственные отпечатки вопиют о моей же виновности. Как могло произойти, что
Фрэнки, здорового сильного парня, зарезали совсем рядом, в двух шагах, а я даже
не почувствовала этого? Не заметила. Не услышала ни звука. Он не сопротивлялся?
Он был застигнут врасплох?..
В этом есть что-то мистическое.
Как и в истории самой бритвы с монограммой «P.R.C.».
когда-то найденной мной в седьмом номере. Том самом, в котором впоследствии
поселился Фрэнки. Совершив круг во времени, Фрэнки и бритва наконец-то встретились.
Может быть, судьба Фрэнки была предопределена в тот самый момент, когда
бритвенный прибор остался лежать на раковине в ванной? По прошествии полутора
лет мне уже не вспомнить того, кто занимал номер семь.
Уж точно не гастарбайтер.
И не китаец (великий шелковый путь всегда проходил вдали от
«Sous Le Ciel de Paris»), и не серфер с подружкой, и не подружка, отлепившаяся
от серфера и проводящая отпуск в созерцании волн и воздушных змеев. Хотя
женщину тоже не стоит сбрасывать со счетов, накануне убийства я сама затарилась
станком с двумя лезвиями, чтобы побрить ноги. Конечно, брить ноги опасной
бритвой – вещь экстремальная, но… Эс-Суэйра – город экстремалов, а что, если
подсказку следует искать в монограмме? Дохлый номер, вариантов ее расшифровки слишком
много, а потому – не существует вовсе.
