Я в полном дерьме. «Estoy en la mierda».
В отличие от вовремя уехавшего Алекса, в отличие от Жюля и
Джима, в отличие от моего араба-следователя. У него хотя бы существует стройная
картина происшествия, причина и следствие движутся в нужном русле, никуда не
отклоняясь, свидетели расставлены по местам, хронометр не вступает в
противоречие с рулеткой, сантиметры отражаются в секундах, метры – в минутах;
вопрос мотива – вот что его волнует. Но мотив может быть любым – он имеет дело
с иностранкой, ведущей растительную жизнь в чужой стране. Ее прошлое (в ее
стране) – скрыто от глаз, а оно может быть любым, даже самым невероятным. Так
почему бы не предположить, что мы с Фрэнки были знакомы много лет назад; мы
были знакомы, а это уже повод для убийства. Мы повздорили на почве выяснения
отношений – а это уже повод для убийства. Я хорошо ориентируюсь в пространстве
города и форта – а это уже повод для убийства. Я существую, а это уже повод для
убийства.
И мне не за что ухватиться, не на что опереться.
Разве – на стену в камере, днем она отдаляется на положенное
ей расстояние в десять шагов и становится просто стеной. Чтобы хоть чем-то
занять себя и на какое-то время отвлечься от дурных мыслей, я черенком ложки
выцарапываю на ней что-то вроде кроссворда, или скорее сканворда:
Не все в этом кроссворде (сканворде) меня устраивает, иногда
он дает ложные ключи, а иногда – и вовсе никаких. То, что Фрэнки лепится к
бритве, – вполне понятно. То, что Жюль и Джим лепятся друг к другу (так
же, как и Хасан и Хаким), – вполне понятно. Негативы и спички размещены
рядом, что не противоречит истине, старый форт находится там, где ему и
положено находиться – в темноте. Но объединять форт с Фатимой, а
предателя-дядюшку со спичками – верх глупости. Шамсуддин тоже не имеет никакого
отношения к негативам. Таких логических провалов не так уж мало, они заслоняют
общую картину, которая, несомненно, имеется.
В голове у настоящего убийцы.
Все бы волшебным образом преобразилось, если бы имела место
сноска под звездочкой, вот так:
– выпишите из слов буквы с порядковыми номерами и
узнайте зашифрованное слово.
Зашифрованное слово – имя убийцы, но порядковые номера не
проставлены, так что комбинация букв может быть любой. Вариантов ее расшифровки
слишком много, а потому – не существует вовсе.
В кроссворде (сканворде) есть и другие предметы, не такие
значимые, после каждого допроса их появляется все больше. Я сношу на стену все,
что удается узнать у следователя; все, о чем он упомянул хотя бы вскользь. Это
лишь вносит путаницу, количество слов по горизонтали и вертикали увеличивается,
их странные сочетания вызывают у меня улыбку (я еще не разучилась улыбаться,
надо же!) и сожаление о том, что я не великий Мегрэ.
И не великий Коломбо из фильмов про Коломбо
Насколько хватит стены?
И закончится ли она раньше, чем меня окончательно признают
виновной в убийстве Франсуа Пеллетье?
* * *
…Время свидания – пятнадцать минут Неоправданно много для
трусишки Доминика, моего друга Доминика Флейту.
Я уже почти забыла о его существовании. Доминик остался в
прошлой жизни. Там, где по вечерам читают газету «Фигаро» на открытой террасе и
(между переменами блюд) сожалеют о невинных жертвах очередного
террористического акта. Террор, терраса – слова, которые начинаются одинаково,
начинаются за здравие, а кончаются за упокой, я стала большим специалистом по
словам.
Большим, большим специалистом.
Где-то совсем рядом – бело-синяя Эс-Суэйра, волны, ветер,
воздушные змеи, футбол в свете прожекторов (я до сих пор не внесла в кроссворд
слова «футбол» и «серфинг»), но Доминик – не олицетворение Эс-Суэйры. И никогда
не был ее олицетворением – даже в лучшие времена. Даже во времена, когда я была
свободной и не знала ни о существовании Алекса Гринблата, ни о существовании
бедолаги Фрэнки.
За то недолгое время, что мы не виделись, толстяк осунулся и
заметно похудел. Но не стал от этого лучше, совсем напротив: дряблая кожа
складками висит на щеках (складки не в состоянии скрыть даже отросшая щетина),
рот выгнулся подковой, глаза впали. Доминик явился на свидание в своей излюбленной
гавайской рубахе две пуговицы оторваны и слава богу, что догадался не
напяливать бейсболку.
От Доминика прет козлом гораздо больше, чем когда-либо.
– Ну у тебя и видок! – говорю я вместо
приветствия.
Доминик пытается улыбнуться – ничего хорошего из этого не
выходит. Нижние концы подковы лишь слегка разошлись и снова встали на место,
складки на щеках дрогнули, глаза увлажнились. Неужели он сейчас расплачется?
– Не нужно, Доминик. Пожалуйста.
– Как ты, Сашa?
– Меня обвиняют в убийстве, разве ты не знаешь? А в
остальном – все в порядке. Лучше расскажи мне про себя. Как отель?
– Отель? Что может случиться с отелем?
– Кондиционеры работают?
– Кондиционеры? А, да…
Доминик вынимает из кармана огромный и не слишком чистый
носовой платок. Только бы не стал прикладывать его к глазам! – я сама
готова расплакаться. Нет, все обошлось, платок понадобился для того, чтобы
промокнуть вспотевшие лоб и шею.
– Много народу приехало?
– Нет. Никто пока не приехал.
– Фатиме, наверное, тяжело, бедняжке. Сразу столько
работы на нее навалилось.
– Она не жалуется. Когда ты вернешься…
– Вряд ли я вернусь, Доминик. Вряд ли это случится
скоро.
Черт возьми! Я не собиралась обсуждать с впечатлительным
толстяком свое положение, неожиданный визит с самого начала тяготил меня, что
нового может сказать Доминик чем он может меня поддержать?
Доминик переживает. Страдает. Выглядит беспомощным. как
младенец, только что оторванный от груди. Немудрено – многое, очень многое в
отеле делалось под моим присмотром, старенький автобус тоже висел на моей шее,
и поездки в аэропорт за туристами, и поездки на рынок за продуктами, и пожарная
безопасность.
– Не говори так, Сашa!..
– Мы оба это знаем.
Доминик знает даже больше, чем знаю я. Уж слишком похоронная
у него физиономия. С такой физиономией провожают в последний путь любимую
собаку породы золотистый ретривер. Или выслушивают от врача дежурное: «Вашей
жене (теще, свояченице) осталось не больше двух недель, говорю вам это, как
близкому родственнику. Все, что мы можем, – облегчить ее страдания
обезболивающими средствами Но шансов никаких. Никаких».
– У меня нет шансов выбраться отсюда? – Я надеюсь
на чудо. Надеюсь на то, что Доминик знает ответ, который бы меня устроил.
Просто потому, что надеяться больше не на что. Никто не придет и не спасет
меня, в самый ответственный момент бог из машины не появится.
