– Приехали. Это здесь.
– Где.
– Видишь здание?
– Я вижу самый обыкновенный сарай. – Даже
сюрреалистический тент ни в чем меня не убеждает.
– Это он. Кооператив по производству масла аргано.
– Ив нем кто-то есть?
– Несколько женщин. Вдовы и жены, брошенные мужьями.
Некоторые живут здесь постоянно.
– И здесь же работают?
– Да.
– Не хотела бы я…
– Поверь, это место намного лучше, чем то, в котором ты
была. – В голосе Доминика звучит мягкая укоризна.
– Прости… Я действительно совсем ополоумела: после
пытки тюремной камерой позволяю себе капризничать, кобениться и перебирать харчами,
как сказали бы мои питерские друзья. Пристыженная, я выхожу в ночь следом за
Домиником. Прежде чем направиться к амбару, он вынимает из багажника небольшую
спортивную сумку.
– Здесь твои вещи, Сашa.
– Спасибо.
– Все, что удалось собрать. К сожалению, они изъяли
фотографии.
– Черт с ними.
– И кое-что из вещей. Но все остальное я привез… Тихо
переговариваясь, мы подходим к двери, чудесным образом вырисовавшейся в глухой
стене. Приходится признать:
амбар я недооценила.
Такие двери сопутствуют борделям и кокаиновым гасиендам в
самом сердце колумбийских джунглей. Такие двери я видела только в кино про
карточных шулеров, наркотрафик и бандитские разборки в маленьком Токио (Чикаго,
Сингапуре). Они обиты толстыми полосами железа, а середину украшает импровизированный
датчик фэйс-контроля – дверца в дверце, на уровне глаз. Сейчас она наглухо
закрыта.
Прежде чем постучать, Доминик в спешном порядке
инструктирует меня:
– Девушку, которая тебя встретит, зовут Сальма. Она
единственная, кто говорит по-французски. Обращайся к ней без стеснения, она
тебе поможет.
– В чем?
– Ну… мало ли какие вопросы могут возникнуть у
девушек, – смущается толстяк.
В другое время я бы обязательно довела эту тему до абсурда и
вогнала бы несчастного Доминика в краску, он все-таки очень мил. И по-детски
непосредствен. Мой Доминик.
– Спасибо тебе за все.
Я обнимаю Доминика и неловко целую его в подбородок.
– Ну что ты…
Не слишком-то он обрадовался проявлению чувств и даже
отстранился от меня – чуть более поспешно, чем следовало бы.
– Правда, спасибо. Ты мой единственный друг…
– Все в порядке, Сашa. Все самое худшее позади.
– Кстати, тебе идет этот одеколон.
Два коротких стука. Пауза. Три длинных стука. Пауза. И снова
– два коротких стука. И снова – три длинных. Окошко в двери распахивается, и –
прямо из темноты – к нам навстречу выплывают два диковатых влажных глаза.
– Бонсуар, Сальма.
– Бонсуар, месье.
Сальма не тратит время на разговоры, она тотчас же
захлопывает окошко и принимается отпирать засовы. Я насчитала по меньшей мере
четыре, попасть в скромный сельский кооператив не легче, чем в хранилище
крупного банка.
– Ты не зайдешь? – быстрым шепотом спрашиваю я у
Доминика.
– Нет. Мне нужно возвращаться в город. Я приеду завтра.
– Тогда до завтра.
– Да.
– Будь осторожен.
Мелодраматического эффекта избежать не удалось, хотя я всего
лишь хотела сказать: не стоит превышать скорость, Доминик, дороги здесь не
слишком надежны, уж я-то знаю. Впрочем, кем бы ни был мужчина, привезший меня в
кооператив по производству аргонного масла, кем бы ни был новый Доминик,
скорости он не превысит.
Уж я-то знаю.
Дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы я могла
проскользнуть в образовавшуюся щель, и снова захлопывается. Пока Сальма возится
с засовами (ну и работенка, черт возьми!), я разглядываю открывшийся мне
небольшой двор.
Ничего выдающегося.
Каменная плитка, длинный – во всю длину двора – навес,
крытый тростником; три кованых напольных светильника, из которых время от
времени вылетают снопы искр, затемненный проход в глубину. Умывальник,
вмонтированный прямо в стену, выложен мозаикой, – и это самая яркая, самая
помпезная деталь интерьера.
– Бонсуар, мадам. – Лишившись Доминика, Сальма
переносит залп ночной вежливости на меня.
– Бонсуар.
– Идемте, я покажу вам вашу комнату.
Как я и предполагала, мы движемся в глубину двора, Сальма
идет впереди меня, высоко подняв над собой лампу – точную (хотя и уменьшенную)
копию напольных светильников: та же ковка, тот же изощренный металлический
узор, даже одинокие искры вылетают из нее по сходной траектории. Два раза
свернув направо, один – налево и пройдя мимо стены со множеством дверей, Сальма
останавливается в тупике. Дверь, которая выходит в него, – единственная.
– Мы пришли.
Не «Риц» и не «Амбассадор». Да.
Мое временное жилище представляет собой крохотную комнатушку
с обычными для Марокко глинобитными стенами. В углу стоит деревянный топчан,
покрытый тонким цветастым ковром, а левая стена комнаты занята множеством
поднимающихся к потолку полок. Банки, бутылки, пузырьки, флаконы, небольшие
пластмассовые канистры – вот и все их содержимое.
– Мы храним здесь масло – объясняет Сальма, совершенно
неприкрыто пожирая меня глазами.
– Я поняла.
Ей не больше двадцати, она грациозна, темноволоса,
темноглаза, с лицом слишком открытым, слишком страстным для марокканки и… она вовсе
не собирается уходить!
– Кувшин с водой и полотенце в углу. Вы можете
помыться, если захотите.
– Спасибо.
– Принести вам поесть?
– Не стоит. Я не голодна.
– Я оставлю вам лампу.
– Спасибо, Сальма.
Глаза Сальмы мечутся в поисках зацепки, крючка, каменистой
бухты, где можно бросить якорь, – напрасный труд: стены слишком гладки,
банки и бутылки слишком хрупки, у нее нет никакого – решительно
никакого! – повода, чтобы остаться. Хотя бы еще на минуту.
– Вы что-то хотели, Сальма?
– Да. Я хотела бы, чтобы со мной произошло что-нибудь
необычное.
– Ас вами до сих пор ничего не происходило? – Я не
должна позволять ей втянуть себя в разговор – и все же позволяю.
– Ничего. Ровным счетом ничего. Не то что с вами.
– С чего вы взяли, что со мной произошло что-то
необычное?
– Иначе вы не были бы здесь, – делает вполне
логический вывод Сальма. – Год назад здесь, в этой комнате… Уже жил один
человек. Недолго. Один день и две ночи.
