– Знаешь, а тебе идет!
– Стрижка?
– Имя. Мерседес Гарсия Торрес. Красиво.
– Почему я обязательно должна была оказаться испанкой?
Это нелогично, Доминик! Я не знаю ни слова по-испански.
– Я тоже.
Доминик благоразумно опускает излюбленное испанское «estoy
en la mierda», по-другому и быть не должно: не говори лишнего, не буди лихо,
пока тихо, сейчас нужно думать только о позитиве. И о том, что в конечном итоге
все кончится хорошо. Для нас обоих, но в первую очередь – для меня. Милый,
милый Доминик!.. ..:
– Что, если со мной начнут говорить по-испански?
– Кто?
. – Мало ли кто! .
– Ты всегда можешь прикинуться глухонемой, –
неловко шутит Доминик.
– Но почему именно это имя?
– У человека, который доставал документы, было слишком
мало времени на какое-то другое. На поиск других документов, я имею в виду.
– Так, значит, они все-таки не фальшивые? Где же тогда
настоящая Мерседес?
– Ты и есть настоящая. Привыкай.
В желто-розовом вечереющем небе появляются красные сполохи –
предвестники близкого заката. Пейзаж за окном достаточно однообразен:
каменистая, гладкая, как стол, равнина. Ее пересекают русла высохших рек, вот
уже три года в этой части Марокко не было дождя. Если у одного из русел
появится указатель:
«riviere Mercedes»
[21]
я нисколько не удивлюсь. Мне – и только мне – предстоит
наполнить иссушенное пустое дно влагой воспоминаний (о людях, которые любили
Мерседес Гарсия Торрес или терпеть ее не могли); привычек (большей частью –
скверных); слабостей (большей частью – извинительных для женщины). Что ж, если
другого выхода нет, я готова пролиться дождем на Мерседес Гарсия Торрес.
– Я – танцовщица?
– С чего ты взяла? – Доминик удивлен.
– Просто я много слышала об одной девушке, которую
звали Мерседес. Она-то как раз и была танцовщицей.
– Ты можешь быть кем угодно.
– И как долго? Как долго мне оставаться Мерседес?
– Яне знаю, Сашa. – в голосе Доминика звучит
неподдельная горечь. – Может быть – навсегда…
– Навсегда?
– Это крайний вариант. Наверняка со временем все
образуется. Все выяснится. И все обвинения будут с тебя сняты.
Рождественские сказочки Рудольфа, незаменимого оленя!..
– Не вижу повода, чтобы они были сняты. Не будь
ребенком, Доминик! Я бежала из-под стражи, тем самым косвенно признав свою
вину! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два. Из этой
ситуации нет выхода.
– Может быть. Но у этой ситуации есть свои плюсы. Ты –
на свободе. И скоро будешь далеко отсюда.
– Как далеко?
– Рейс «Эйр Франс» до Парижа. Ты вылетаешь утром, в
восемь тридцать. У нас еще масса времени.
– И чем мне заняться в Париже?
– Чем занималась бы в Париже Мерседес Гарсия Торрес?
– Не знаю. Брала бы уроки танцев. Самба, румба,
пасадобль. Сама преподавала бы танцы офисным уродам. Самбу, румбу, пасадобль.
Два раза в неделю. Или лучше – пять? Или лучше не пасадобль, а ча-ча-ча? Черт
возьми, Доминик!..
– Для тебя забронирован номер в отеле «Ажиэль» в
Пятнадцатом округе. Ру Конвенсьон. Меня уверили, что это довольно симпатичное
место.
– Но не такое, как наш отель. Наш дом. Зачем ты сделал
это, Доминик?
– Я не хочу это обсуждать. Просто сделал – и все. Денег
тебе должно хватить на несколько месяцев, просто будешь снимать их с кредитной
карточки…
– Ты подкупил полицию…
– Я вложил кредитки в паспорт, но лучше переложить их в
более надежное место.
– Что будет с теми, кого ты подкупил?
Дольше игнорировать мои реплики Доминик не в состоянии. Он
тормозит так резко, что я едва не прошибаю головой лобовое стекло. Бросив руль,
Доминик откидывается на сиденье и закрывает глаза.
– Думаю, они начнут новую жизнь. Совсем другую, чем та,
которой они жили до сих пор. Гораздо более беззаботную. Безбедную. Тебя так
сильно беспокоит их судьба?
– Нет. Меня беспокоит, что будет с тобой.
– Неужели?
Доминик не злится. Он опечален. Он знает правду – я не
влюблена в него. И никогда не буду влюблена – ни как Сашa Вяземски, ни как
Мерседес Гарсия Торрес. Он мог бы воспользоваться ситуацией – так поступили бы
девяносто семь мужчин из ста, исключение составляют лишь святые Петр и Павел.
И – Доминик.
Доминик, проявивший удивительную, граничащую с
сумасшествием, склонность к самопожертвованию. Его новый брутальный облик и
новое, подсушенное тело оказались ловушкой, выбраться из которой не составило
труда. И Доминик снова немного раздражает меня: даже его манера вести машину,
даже его упорное нежелание говорить об отеле, даже то, что он стоически не
желает обсуждать варианты возможной оплаты его жертвоприношения. Раньше у меня
были другие поводы раздражаться, девяносто семь мужчин из ста… Ах, да… Из числа
девяносто семь стоит вычесть любящих истинно и любящих без всякой надежды на
взаимность. И прибавить похотливых корыстолюбцев и типов, готовых завоевать
расположение женщины любой ценой. Доминик – не такой. Всем своим поведением он
это демонстрирует. Белый и пушистый Доминик, которому я при всем желании не
могу ответить взаимностью. И потому, после всего происшедшего и после того, что
он сделал для меня, я обречена испытывать вечное чувство вины. И это уже не
просто раздражает, это приводит в ярость.
– …Что будете тобой?
– Со мной все будет хорошо. Не стоит переживать,
Сашa. – Мы бы могли улететь вместе.
– Это было бы слишком подозрительно. Прошли сутки с тех
пор… С тех пор, как ты на свободе. Тебя наверняка ищут…
– Наверняка?
– Предположить это так же просто, как., как ты говоришь
– сложить два и два. Рано или поздно они нагрянут в отель, если уже не
нагрянули… Хорошо, что я благоразумно там не появлялся.
– Они посчитают это подозрительным.
– На этот счет Наби уже даны инструкции. Я отправился в
Агадир за новым оборудованием для кухни и вернусь только завтра утром.
– Мы могли бы улететь вместе, – упрямо повторяю я.
– Нет. Я должен остаться. И потом – самолеты. Ты же
знаешь, как я боюсь самолетов.
– Но ты ведь никогда не летал! Может быть, тебе
понравится…
– Не понравится. И я могу предположить, что они уже
ищут Доминика Флейту. Но искать Мерседес Гарсия Торрес они не станут.
