– Шестеро и один – будет семеро. Значит, прибыли семеро?
– Я предпочла бы именно эту формулировку – «шестеро и
один».
Ужин, как обычно, приготовлен Наби; Наби живет при отеле
гораздо дольше, чем я, и даже дольше, чем сам Доминик. Отец Наби работал у отца
Доминика, так же, как дед Наби работал у деда Доминика, в то время, когда отель
еще процветал. Теперь хозяйство пришло в упадок, на деньги, которые платит
Доминик, семью не прокормить, так что Наби едва сводит концы с концами. Он мог
бы уехать к зажиточным родственникам в Мекнес или отправиться в Агадир, туристический
центр, где спецам, подобным Наби, всегда нашлась бы работа. Но Наби не делает
этого, он привык к отелю и верит в то, что однажды все чудесным образом
изменится.
Блюда, которые Наби стряпает из морепродуктов, всегда
получаются отменными.
Запеченные креветки, салака на гриле и большое количество
пряностей – все возбуждает аппетит, все дразнит обоняние, открытие последних
пяти минут: я проголодалась!
– Чертовски хочется жрать! – в подтверждение я
запускаю пальцы в тарелку с креветками. – М-м… сегодня у креветок
замечательный вкус, ты не находишь, Доминик?
Доминик не отвечает. Вернее, отвечает не сразу. В руках
Доминика подрагивает тонкий листок «Фигаро» – щит средневекового рыцаря, да и
только! Сидя на безопасной террасе в Эс-Суэйре, он защищается им от вызовов
Большого Мира, почему никогда раньше мне не приходила в голову такая простая
мысль? Почему никогда раньше я не замечала, как печальны глаза Доминика? И этот
маленький шрам на подбородке – я тоже не видела его!
– Шрам. Откуда у тебя шрам, Доминик?
– Шрам?
– Вот здесь, на подбородке.
Я перегибаюсь через стол и касаюсь рукой шрама Доминика.
Доминик не делает никаких движений, сидит смирнехонько: СТО ПРОТИВ ОДНОГО – для
морских пехотинцев из его брюха уже прозвучала команда «отбой».
– Он был всегда, – голос Доминика печален также,
как и его глаза. – Всегда. Просто раньше ты не обращала на него внимания.
– Удивительно!
– Нисколько не удивительно. Кстати, и креветки сегодня
самые обычные.
– Разве? – преувеличенно удивляюсь я.
– Точно такими же они были и вчера. И позавчера, и
месяц назад.
Я больше не слушаю Доминика. Его лысеющий череп – вот что
привлекает меня. Не так уж он некрасив, совсем напротив. Приди Доминику идея
побриться наголо – все это могло выглядеть даже привлекательно, это подчеркнуло
бы линию лба, и скрасило бы излишнюю округлость щек, и уравновесило бы
подбородок. Брюху же (скрытому сейчас фиговым газетным листком) не поможет
ничто, если, конечно, Доминик срочно не начнет качаться. Или играть в футбол в
свете прожекторов.
– …Ты не слушаешь меня, Сашa! – в сердцах бросает
Доминик.
– Конечно, слушаю. Еще никогда я не была так
внимательна!
Положительно, скинь Доминик килограммов тридцать-сорок, он
стал бы настоящим красавцем, колониальной достопримечательностью Эс-Суэйры, а
сколько сердец он смог бы разбить! Сколько сердец хрустнуло бы под его пальцами
подобно креветочным панцирям, мое сердце – не в счет, мое сердце уже занято.
– О чем я говорил, Сашa? – Доминик проявляет
странную, несвойственную ему настойчивость.
– О чем? Мы рассуждали о креветках. О том, что сегодня
они необычайно вкусны.
– Это ты сказала, что они необычайно вкусны.
– Просто тают во рту…
– Это ты… Ты сказала. А я сказал, что они самые
обычные. Они – обычные, а ты – нет. Сегодня ты не такая, как всегда. Что
произошло, Сашa?
Мне не хотелось бы обсуждать это. Во всяком случае, с
Домиником.
– Почему ты не женишься, Доминик? – этот вопрос я
задаю ему впервые. Впервые за три года, проведенных в отеле «Sous Le del de
Paris».
На Доминика жалко смотреть: нелепый пот струится по нелепым
вискам, нелепые пухлые губы подрагивают, нелепый подбородок трясется мелкой
дрожью.
– Я хотел… Хотел сделать предложение одной чудесной
девушке. Я даже купил кольцо…
– И что? Что ответила тебе чудесная девушка?
– Вот, посмотри!
Серебряная цепочка. С каких пор Доминик носит цепочку?
Вопрос «почему раньше я не замечала ее» неуместен. Так же, как неуместна сама
цепочка на толстой потной шее Доминика. И я испытываю самое настоящее
облегчение, когда он снимает ее. И кладет на ладонь, и протягивает ладонь мне.
Очевидно, чтобы я оценила кольцо, запутавшееся в цепочке. Очень мило со стороны
Доминика.
– Что ж, чудесное кольцо.
Кольцо и вправду замечательное, может быть – слегка
тяжеловатое, слегка помпезное и… слегка потертое. Проведшее с Домиником чуть
больше времени, чем следовало бы.
– А как зовут девушку? Мерседес?
Мерседес, сладкая, как яблоко, не выходит у меня из головы.
– Мерседес? – удивляется Доминик. – Совсем не
Мерседес.
– Тогда почему ты до сих пор не отдал… Чудесное кольцо
чудесной девушке?
– Я хотел… Я только ждал подходящего момента.
– И?
– Он так и не наступил. Чудесную девушку увели у меня
из-под носа.
– Как жаль.
Мне действительно жаль Доминика. Скинь Доминик килограммов
тридцать-сорок, этого никогда бы не произошло.
– Мое сердце разбито, Сашa.
Представить разбитое сердце Доминика не составляет труда,
стоит только разобрать завал из досок для серфинга и отогнуть край газетной
страницы: там оно и лежит, расколотое на несколько жирных, сочащихся кровью
кусков, даже Наби при всем его кулинарном таланте не смог бы сочинить из этого
рано состарившегося мяса ничего, кроме банального гуляша.
– Все образуется, Доминик.
– Ничего не образуется.
– Все будет хорошо.
– Я и сам так думал. До сегодняшнего дня.
– А теперь?
– Теперь все кончено.
Доминик швыряет кольцо на тарелку с недоеденными креветками.
Возможно, я не слишком хорошо знаю Доминика, но смысл его жеста ясен, как божий
день: никогда больше он не прикоснется к этому кольцу, никогда больше. Мне
остается лишь оплакивать креветки, сунуться к ним сейчас было бы кощунством по
отношению к страданиям Доминика. Придется ограничиться салакой на гриле.
– Мне кажется, ты излишне драматизируешь ситуацию,
Доминик. – Реплика, подкрепленная жеванием, со стороны выглядит цинично,
но, кто знает, может быть, именно она приведет Доминика в чувство.
– Нисколько.
– Ты хотя бы говорил с ней? О своих намерениях?
