– Кто?..
– Я бы хотела узнать…
– Здесь вы ничего не узнаете. Убирайтесь!
– Ваша соседка…
– Моя соседка – сумасшедшая! Разговор закончен.
Единственное, что удалось узнать: отношения между квартирами
26 и 28 далеки от идеала, или Zachary Breaux имел в виду Мерседес?
Вряд ли.
Я снова возвращаюсь к розовому коврику, но не успеваю ни
постучать, ни позвонить: дверь распахивается сама, на смену интроверту приходит
экстраверт – белая женщина средних лет. Вот кто никогда не будет сожалеть ни о
би-бопе, ни о фьюжне, Надя Буланже сыграла в ящик сто лет назад? – какая
приятная новость, а я сокрушалась, что она будет жить вечно!., кутикулы мизинца
и безымянного пальца правой руки обрабатывать намного сложнее, чем кутикулы
мизинца и безымянного пальца левой!., к инструментальным пьесам, особенно когда
тебе м-м… за сорок, нужно относиться с опаской – они надевают грусть, а грусть
навевает повышенную кислотность, а повышенная кислотность провоцирует
изжогу, – при этом макияж белой женщины средних лет соответствует моде
ранних пятидесятых, а слегка запущенная стрижка – моде поздних шестидесятых, на
ней темно-бордовый шелковый халат с драконами и комнатные туфли, скроенные из
того же материала, что и коврик. А в руке зажата банка с испанскими оливками
без косточек.
– Вы из полиции? – совершенно неожиданно
спрашивает женщина. Ширли. Одри. Кэтрин.
– Нет.
– Жаль.
– А что произошло?
– Давно пора урезонить этого хама. Это чудовище.
– Вашего соседа?
– Он сумасшедший. Может быть, у вас есть знакомые,
которые работают в полиции?
– Нет.
– Жаль. Он убил Сайруса.
– Кто это – Сайрус?
– Мой кот. Иногда я выпускаю его погулять по площадке.
Он пропал три дня назад, а до этого сидел у двери этого сумасшедшего. И я
подозреваю, что он заманил Сайруса к себе, убил и съел.
– По-моему, вы преувеличиваете.
– Нисколько. От того, кто целыми днями дует в проклятую
дудку, можно ожидать чего угодно. Жаль, что вы не из полиции.
– Я ищу квартиру двадцать семь.
Фраза, произнесенная мной, производит странное впечатление
на женщину. Ее правая бровь приподнимается (совсем как у Одри), а левая
подтягивается к переносице (совсем как у Кэтрин).
– Вы собираетесь там жить? – спрашивает она.
– Нет. Я пришла навестить… э-э… подругу. Молодую
женщину. Она живет в квартире двадцать семь.
– Какую из них?
– В смысле?
– Там их несколько. И все молодые. На любой вкус. Есть
брюнетка, блондинка и даже рыжая.
Она совершенно непроизвольно касается своих – рыжих (совсем
как у Ширли) – волос. И достает из банки оливку. И отправляет ее в рот. Еще не
прожевав толком, она отрывается от дверного косяка и ступает на коврик, заметно
потеснив меня: теперь мы стоим друг против друга, очень близко. Так близко, что
я явственно вижу глубокие морщины под глазами женщины и печальные складки у
рта, только что поглотившего оливку, – ни Одри, ни Кэтрин не позволили бы себе
таких морщин.
Даже в старости.
А Ширли… Ширли не позволила бы себе таких волос –
безжизненных, как пакля, с темными, плохо прокрашенными корнями.
– Вот что я вам скажу, милая. Они – не настоящие.
– Кто?
– Блондинка – не настоящая блондинка, брюнетка – не настоящая
брюнетка, а рыжая… Ужас! Я сама рыжая, рыжая от природы, а та – ну просто
кошмар!.. Ее волосы – самые лживые, уж поверьте. Она – ваша подруга?
Что говорить в таких случаях? что покажется убедительным?
– Нет.
– Я думаю – там подпольный публичный дом. Или что-то
похожее на публичный дом. Салон массажа, в наше время все непристойности
маскируются под оказание такого рода услуг. А может, там вообще снимают
порнофильмы… Какая гадость! Хотите оливку?
– Я не голодна.
– Оливки – не для того чтобы утолить голод. А для того,
чтобы ум оставался острым.
– С этим все в порядке. Пока…
– Ну, как хотите… Возможно, этот сумасшедший из
квартиры напротив – их сутенер. Я не исключаю и такой возможности. Давно нужно
было поговорить с домовладельцем, чтобы его выселили, но все как-то случай не
подворачивался.
– К тому же у вас не работает лифт…
– Разве? А еще неделю назад все было в порядке. Я редко
выхожу из дома, да и что делать там, на улице, где тебя никто не сможет
защитить?
– Совершенно нечего, – безвольно поддакиваю я.
– Времена нынче омерзительные…
– Чудовищные.
– Наверное, началась война?
– Пока нет, но все к тому идет.
– Постоянно что-то взрывают, поджигают, громят, а
теперь еще и кот пропал.
– Не переживайте так, вдруг он найдется?
– Не найдется! Говорю вам, его поймали, зажарили и
съели. Бедняжка Сайрус, несчастный мой котик!..
– Я спрошу о… Сайрусе, как только разыщу свою подругу.
Может, она что-то знает. Просто скажите мне, где эта квартира.
– Здесь.
Женщина хихикает и, покачнувшись, едва не падает на меня:
едкий запах уксусной эссенции, едкий запах духов, разложившихся на составляющие
по крайней мере лет пять назад; запах дешевой пудры – чуть мягче. И алкоголь.
От Ширли за версту разит алкоголем, таким же дешевым, как и пудра. Она страшно
пьяна, хоть ей и удается держаться на ногах. Почему я не заметила этого раньше?
– …Здесь?
– Пройдите вперед, к окну и сверните направо. Там все
увидите.
– Спасибо. Как вы себя чувствуете?
– Я оплакиваю Сайруса, как я могу себя чувствовать?..
Это все арабы, шлюхи и те, кто дует в дудки целый божий день! Давно известно,
что они едят кошек.
– Не знаю, как насчет шлюх и тех, кто дует в дудки, но
арабы точно не едят кошек.
– Едят!
– Нет.
Простая справедливость требует, чтобы я заступилась за Джуму
и Фатиму, за Джамиля и Джамаля, за верного Наби, который стриг мне волосы; за
Ясина – повелителя рыб, ключей и курительных трубок, за Хакима и Хасана,
оплакивающих гибель морского конька; открыточный вор с площади у старого форта
– он тоже под моей юрисдикцией.
– Едят! – распаляется Ширли.
– Нет.
– Едят из принципа. Давятся, но едят. Чтобы досадить
нам. Ведь они хватают не всех кошек, а только тех, у кого есть хозяева. Простые
уличные им не нужны, нет, их цель – любой ценой причинить нам страдания, а кошки
– только средство. Сайрус – не первый, не первый… До него была Жужу,
очаровательная кошечка, такая ласковая…
