Памяти генералов А.И. Деникина и
Я.А. Слащева, поручиков Сергея
Мамонтова и Павла Макарова,
сестры милосердия Софьи
Федорченко и многих других
известных и безымянных участников
и свидетелей описываемых событий,
без чьих бесценных воспоминаний
эта книга не могла бы появиться.
Глава 1
Борису снилось, будто дикие негры собираются изжарить его на
костре и бьют в свои огромные барабаны. Этот ужасный грохот переполнял его сон,
гудел жуткой болью в голове, и наконец от боли этой Борис проснулся. Однако ни
грохот, ни боль не прекратились.
Борис лежал в одежде и ботинках поперек жесткой гостиничной
койки, а в дверь его номера стучали какие-то люди. Голова болела невыносимо.
Смутно вспоминался вчерашний вечер, невзрачный назойливый человек в неуместной
черкеске… кажется, они играли… кажется, пили… Для Бориса это было странно – он
никогда не играл, да и пил мало… но уж больно назойливым был вчерашний
господин… И нахлынула вчера вечером жуткая тоска, так что он даже рад был
случайной компании… Но пили-то ведь немного, отчего же голова так
раскалывается…
Борис с тяжелым стенанием поднялся с койки, повернулся к
дверям. Господи помилуй, ну что же они так стучат? Да и рань-то какая. Еще даже
не рассвело!
– Откройте сию минуту! – надрывался за дверью
командный дребезжащий голос. – Открывайте, не то выломаем дверь! Антонов,
ломай!
Борис прошел к двери, мутным тоскливым взглядом окидывая
бедную и уродливую гостиничную комнату. Железная скрипучая кровать, кривой
умывальник в углу с треснутым фаянсовым тазом, хозяйская гордость – кресло с
высокой резной спинкой… В кресле сидел кто-то, плохо различимый в
предрассветной полутьме, – неужто вчерашний назойливый господин?
Борис откинул щеколду, и в комнату, сразу сделав ее тесной,
ввалились какие-то разгоряченные и злые – видно, от раннего времени – люди:
парусиновый, полотняный, с хитрыми маленькими глазками лакей – вчера Борис
видел его и немалые деньги на чай дал, – двое бородатых заспанных солдат и
офицер, штабс-капитан с бледным горячечным лицом и воспаленными красноватыми
глазами. Сзади жался хозяин – маленький, плешивый, полуодетый. Вытащили его
рано из теплой постели, и пошел он, только чтобы скандал на корню притушить.
Завязки кальсон нахально выглядывали из-под края штанин, а в глазах светился
давнишний, еще в семнадцатом году зажегшийся испуг.
– Что вам угодно, господа? – растерянно спросил
Борис, обступленный и зажатый пришедшими.
– Что нам угодно? – с горячим ехидным возмущением
переспросил офицер.
Он поднял высоко керосиновую горящую лампу и осветил
человека в кресле. Это был вчерашний назойливый господин в неопрятной
грязно-белой черкеске, залитой чем-то темным. Голова его была странно
запрокинута, редкая козлиная бороденка вздымалась кверху, и под этой бороденкой
темнела роговая рукоять кинжала.
Керосиновая лампа пыхнула неожиданно ярким светом, и Борис
разглядел, как при вспышке молнии, лицо этого господина – удивленное и как бы
заспанное, а также бурые пятна крови на черкеске. Кинжалом, по рукоять
воткнутым в горло, господин был приколот к спинке кресла, как диковинный жук в
коллекции энтомолога.
В детстве – в той, прежней, жизни, задолго до всех этих
белых, красных, зеленых – Борис заходил в кабинет к отцу и тот сажал его к себе
на колено – колкая щека, запах хорошего одеколона и дорогого табака – и показывал
ему плоские прозрачные ящички, в которых удивленные и заспанные жуки сидели на
булавках…
– Что нам угодно? – яростно повторил
штабс-капитан. – Нам угодно, милостивый государь, чтобы вы рассказали, как
и почему убили этого господина!
Борис растерянно огляделся.
– Я его не убивал, даю вам слово!
– Ваше слово недорого стоит! – презрительно
оборвал его штабс-капитан. – Сами посудите: мы застаем вас возле трупа,
комната ваша была заперта изнутри на засов. Орудие убийства налицо. Чего же
еще?
– Подумайте сами, господин штабс-капитан, –
безнадежным голосом проговорил Борис, – ну неужто бы я остался ночевать
подле трупа, если бы сам этого господина убил? И потом, что за корысть мне его
убивать?
Зрачки офицера расширились, отчего глаза его яростно
потемнели. Злым свистящим шепотом, склонившись к Борису, он прошипел:
– Это уж мы с вами знаем, какая у вас была
корысть! – И, видя, что Борис недоуменно заморгал глазами, и еще больше
разозлившись, добавил: – И на допросе вы мне расскажете все! В
подробностях! – И тут же, распрямившись, будто пружина, возвысил голос и
скомандовал: – Сидорчук! Протокол задержания!
В комнату прошмыгнул плюгавый молодой человек в довоенном
лоснящемся костюме с гимназическими чахлыми усиками и картонной папкой под
мышкой. Пристроившись бочком на гостиничной койке и развернув папку,
изготовился писать.
– Мною, контрразведки Добровольческой армии
[1]
капитаном Карновичем, произведено задержание, – напевно продиктовал офицер
привычную фразу, доставляющую ему, по всей видимости, немалое удовольствие, а
дальше задумался и продолжил без прежнего радостного напева, деловой сбивчивой
скороговоркой: – Задержание подозреваемого в убийстве, именующего себя… –
Он поднял глаза на Бориса, выжидательно кашлянув.
Борис возмущенно дернулся и проговорил:
– Никого я не убивал. Зовут меня Ордынцев Борис
Андреевич, я из Петербурга… то есть из Петрограда, не привыкну никак… юридического
факультета бывший студент…
– Именующего себя Борисом Ордынцевым, – продолжил
диктовать штабс-капитан, – задержан оный с поличным, возле трупа
неизвестного… неизвестного господина, личность которого устанавливается…
убитого оным Ордынцевым путем пронзения кинжалом.
Сидорчук поднял было глаза на офицера – видимо, его
грамотную писарскую душу не устроило «пронзение кинжалом», но после смирился и
продолжил писать.
– Свидетелями чего являются господин Кастелаки, хозяин
гостиницы «Париж», и лакей оной гостиницы Просвирин, коего лакея своевременный
донос послужил к данному задержанию…
Грамотный Сидорчук недовольно поморщился, но ничего не
сказал и продолжал писать далее.
– Чьи собственноручные подписи к данному протоколу
прилагаются. Август, 4-го числа 1919 года, Феодосия. И подпись – штабс-капитан
Карнович.
