– На Украйну, за мучицей, батюшка товарищ, а то
голодно! – быстро ответил за всех Матвей, пока кто-нибудь не ляпнул чего
лишнего.
– Все за мукой? – недоверчиво переспросил
комиссар.
– Все, батюшка товарищ!
– Ладно, можете идти… кроме тебя. – Комиссар ткнул
пальцем в Бориса.
– Почему же мне – нельзя? – спросил Борис, по
возможности спокойно. – Мы ведь одна ватага.
– Правду он говорит? – Комиссар повернулся к людям
на телеге.
– Правду, правду, батюшка товарищ! – торопливо
подтвердил Матвей.
– Не тебя спрашиваю, – отмахнулся комиссар.
– Правду! – вразнобой подтвердили попутчики.
Васька покосился на цыганку и промолчал.
– Все равно, вы идите дальше, а этот останется.
Борис безнадежно смотрел вслед удаляющейся телеге.
– Почему же мне нельзя, товарищ большевик? –
спросил он тоскливо, предчувствуя ответ.
– Личностью не вышел, – коротко ответил
комиссар, – морда у тебя белая.
– Какой я белый? – запротестовал Борис. – С
голоду за мукой иду…
– А вот в штаб тебя сведу – там и поглядят, какой ты
взаправду. Стороженко, Храпцов – а ну, отведите этого в штаб!
Двое солдат вышли из общей массы, встали чуть сзади от
Бориса и повели его по дороге обратно к станции.
– Братцы, – начал Борис, когда комиссар с
остальными солдатами пропал из виду, – вы сами-то откуда будете?
– А тебе-то не все равно? – ответил один. – Я
вот, допустим, псковский…
– А из какой же деревни?
– А тебе-то что? Ну из Надворья…
– Так я ведь в Надворье бывал, у меня там родня… –
начал Борис вдохновенно врать, – дядя Ваня, что возле околицы живет, он
мне родственник…
– Дядя Ваня? – заинтересовался солдат. – Это
хромой, что ли?
– Во-во, он самый, хромой и есть.
– Так он не у околицы, а у пруда…
– Точно, возле пруда, это я запамятовал по малолетству…
Мы в этом пруду мальчишками карасей ловили.
– Ха! – развеселился солдат. – Я ведь тоже
карасей в том пруду ловил!
– Может, мы с тобой вместе их и ловили-то… то-то я
смотрю, вроде человек знакомый!
– Ну надо же! – Солдат растрогался. – Где Бог
свидиться дал…
– Хорошие караси в пруду были! А что в штабе-то, небось
со мной и разбираться не станут: шлепнут – и все разговоры?
– Это как водится, – вздохнул солдат, – в
штабе у них разговор короткий…
– Братцы, – пожалобнее начал Борис, – может,
вы меня… того…
– Ты это брось, контра, – вступил в разговор
второй солдат, до сих пор хранивший молчание. – Вишь, на жалость берет!
Велено в штаб, значит, в штаб и поведем!
– А я бы… на водку вам… и по-человечески, земляки все ж
таки… Карасей мальчишками вместе ловили…
– А сколько бы, допустим, ты нам на водку? –
задумчиво проговорил «земляк».
– Да хоть бы сто рублей, – наудачу предложил
Борис.
– Сто рублей – это хорошо… а то ведь правда в штабе
шлепнут его без всяких разговоров… и земляки опять же…
Борис скосил глаза на небо: к луне подбиралась большая туча.
– Вот они, сто рубликов-то, – протянул он солдату
деньги.
– Сто рублей – это хорошо… только комиссар-то
нам… – начал раздумчиво «земляк», для верности спрятав деньги.
В это время туча наползла на щербатый диск луны, и Борис, не
дожидаясь, пока размышления солдата придут в последнюю, явно неблагоприятную
фазу, сложился пополам и резко нырнул в пшеницу.
– Стой, земляк! – недовольно окликнул его солдат и
сдернул с плеча винтовку.
– Черт тебе земляк, – пробурчал Борис себе под
нос, зигзагами улепетывая в хлеба.
– Стой, дура, я же тебя не трону! – истошно вопил
солдат.
Борис бежал согнувшись, ожидая выстрелов. Пшеница
предательски шуршала, обозначая его передвижение. Звук этот казался Борису
непомерно громким.
– Стой же, контра проклятая! – Оба солдата начали
палить по хлебам, но в сгустившейся темноте это было совершенно безнадежно.
Борис проснулся и долго лежал, глядя в ночное звездное небо,
вспоминая наяву, что случилось дальше. Солдаты, постреляв, ушли, переругиваясь,
а Борис, отлежавшись, потихоньку пошел прямо по полю в том направлении, куда
уехала телега. Версты через полторы он отважился выйти на дорогу, а к рассвету
вдали показались дома и железнодорожная станция.
– Какое село? – спросил он у мальчишки, что гнал в
поле четырех коров.
– Отрадное, – бросил тот не оглянувшись.
У Бориса отлегло от сердца – Отрадное было уже на Украине.
Хозяин гостиницы «Париж» Ипполит Кастелаки был вдов, немолод
и неизлечимо болен. Дела в гостинице шли плохо, хоть Феодосия и набита была
приезжими. Но платили они неаккуратно, ломали мебель и рвали и без того дырявые
простыни, а некоторые вообще норовили съехать, не заплатив. В этот вечер
Кастелаки долго подсчитывал убытки и вздыхал сам себе. В комнате была страшная
жара, потому что он боялся раскрыть окно, чтобы не влезли и не украли кассу.
Наконец хозяин гостиницы закрыл учетную книгу, убрал в
потайное место тонкую пачку денег, горестно пожевав над ней губами, и разделся
до кальсон. Напоследок он приоткрыл дверь и прислушался. Была глубокая ночь,
все постояльцы гостиницы «Париж» давно спали. Кастелаки с облегчением запер
дверь в свою комнату и сел на кровать, скрипнув пружинами. Не глядя протянул
руку, взял с комода графин с несвежей третьегоднишней водой и растворил в
стакане порошок, что дал ему аптекарь Гринбаум. Порошок якобы помогал от
печени. Кастелаки выпил лекарство поморщившись, привычно ругнув Гринбаума,
погасил лампу и долго еще сидел на кровати, почесываясь и вздыхая. Наконец его
сморил тяжелый сон – не иначе Гринбаум подмешивал в порошок снотворное.
Проснулся Кастелаки от того, что почувствовал в комнате
присутствие чужих людей. Не открывая глаз, он с ужасом понял, что сбылись самые
страшные его опасения: воры проникли в гостиницу и теперь ищут деньги. Он
лежал, обливаясь холодным потом, и думал, что делать: закричать – авось
кто-нибудь услышит и придет на помощь – или же притвориться спящим, пускай они
забирают кассу, а его оставят в покое. Его колебания были прерваны самым недвусмысленным
образом: мощная рука отбросила одеяло и встряхнула несчастного хозяина
гостиницы так, что у того клацнули немногие оставшиеся зубы.
Кастелаки открыл глаза. Прямо перед собой увидел он
равнодушное бритое лицо. Голова тоже была обрита наголо. Глаза, и без того
узкие, прятались в складках век.
