Катер подошел вплотную, матрос забросил на борт суденышка
железные крючья, подтянул катер, вплотную притершись бортами.
Борис в щелочку разглядывал экипаж пиратского катера. Кроме
матроса – таких он достаточно насмотрелся в революционном Петрограде: тот же
бушлат, те же неимоверной ширины брюки клеш, те же пулеметные ленты, которые
матросы, по-видимому, считали просто деталью своего парадного костюма, –
на катере было еще двое. Первый – дикого вида джигит, не то черкес, не то
лезгин, лежавший за пулеметом. Несмотря на адову жару, он был в косматой
меховой шапке, надвинутой на один глаз, что делало его похожим на циклопа.
Второй, как ни странно, была женщина. Женщина эта показалась Борису страшнее
всех. Хотя и матрос производил мрачное впечатление – давно не бритая
широкоскулая рожа, пересеченная плохо зарубцевавшимся кривым сабельным шрамом,
маленькие злобные глазки, щербатый рот с золотыми фиксами, – но женщина
выглядела куда опаснее. Одетая в галифе и офицерский френч без погон, коротко
стриженная, она смотрела на экипаж греческого суденышка с таким злобным
наслаждением, с такой радостной ненавистью, с какой, должно быть, хищный зверь
смотрит на пойманную жертву, чьими предсмертными муками хочет позабавиться
больше, чем съесть. Садизм и наркомания ясно читались в блеклых безумных глазах
пиратки.
– Что везем? – с обманчиво грубой симпатией
спросил матрос, поводя из стороны в сторону стволом «маузера», направляя его то
на Спиридона, то на его команду.
– Мы бедные гре-еки, – жалобно, нараспев
проговорил Спиридон тоном вокзального нищего, – что мы можем везти?
Немножко поесть, немножко выпить… Хотите греческой водки, добрые га-аспада?
Матрос сглотнул слюну, сплюнул и прорычал:
– Водки – само собой. А как насчет опиума, грек?
– Опиум? – переспросил Спиридон таким тоном, будто
слышал это слово впервые. – Опиум? Ну, немножко для гаспадина матроса
найдется.
– Кончай ты их, – низким, хрипловатым голосом
сказала женщина, подходя ближе к борту катера и расстегивая кобуру «нагана».
Она сказала это так буднично, словно просила у своего товарища закурить. –
Кончай их, Махра, там разберемся, что у них есть на фелюге.
– Ну, Сонька, ты даешь! – восхищенно присвистнул
матрос. – Сразу в расход! Сперва надо среди них эту… егитацию провести! Мы
же не бандиты какие, мы – вольные анархо-революционеры Черного моря! Мы вот
сейчас выявим ихнюю классовую сучность – а тогда уже и кончим как врагов
вольной анархии!
Лицо женщины перекосилось злобной гримасой. Она вытащила
«наган» из кобуры со словами:
– Пошел ты, Махра, со своей агитацией! Я крови хочу!
Борис понял, что сейчас начнется кровавая бойня. Все
последующее заняло какие-то доли секунды. Он вытащил из-за пазухи холодивший
его грудь «наган» Горецкого и прямо сквозь доски каюты выстрелил в матроса.
Времени на раздумья у него не было. Сработал инстинкт: женщина, при всей ее
опасности, была дальше, она еще не успела изготовить оружие к бою, между ней и
греками стоял матрос, который не позволял ей вести прицельный огонь. Пулеметчик
вообще был в данный момент не опасен, поскольку, подтянув катер к борту фелюги,
пираты развернулись так, что греки оказались в мертвой зоне пулемета, а чтобы
развернуть пулемет, понадобилось бы немало времени. Все эти длинные рассуждения
промелькнули в голове Бориса в ничтожную долю секунды – откуда только что
взялось, ведь всегда он был человеком сугубо штатским.
Он выстрелил сквозь стенку, и его выстрел достиг цели.
Матрос заревел, как раненый бык, изо рта у него хлынула кровь, и он как
подкошенный свалился за борт фелюги. Прежде чем тело его коснулось воды,
младший грек метнул в женщину невесть откуда взявшийся в его руке тяжелый
рыбацкий нож. Лезвие вошло ей чуть ниже уха, и анархистка упала на спину,
обливаясь кровью. Лезгин-пулеметчик, громко ругаясь, пытался развернуть
«максим» стволом к фелюге, но Спиридон уже перепрыгнул на борт катера и из
своего «маузера» дважды в упор выстрелил кавказцу в голову.
Наступила та особенная тишина, что бывает только после боя.
Несколько секунд все оставались на тех же местах, каждый боялся шевельнуться,
будто страшно было разбить эту тишину. Первым нарушил ее юный грек. Он затянул
торжествующую песню чистым мальчишеским голосом и легко перепрыгнул на катер
пиратов. Там он вытащил нож из шеи убитой женщины и потянулся за ее «наганом»,
но Спиридон остановил его резким окриком. Между ними произошла горячая
перебранка, и обиженный мальчишка вернулся обратно на фелюгу.
Борис ползком выбрался из каюты, потому что в ногах была
противная слабость, и наклонился над бортом. Его вырвало. Греки тактично делали
вид, что ничего не замечают, кстати, у них было чем заняться. Спиридон отдал
несколько коротких распоряжений, и его подручные начали быстро сбрасывать в
воду вещи с пиратского катера. Туда же последовали мертвая женщина и
пулеметчик. Борис очухался немного и удивленно спросил, зачем они это делают.
– Отдаем все морю. Катер тоже отдадим морю. Нельзя
ничего оставлять себе. У плохих людей есть друзья. Кто-то из них может опознать
вещи, одежду… А так – мы ничего не видели и не знаем – те плохие люди пропали –
и все.
Помолчав немного, Спиридон сказал серьезно:
– Тебе спасибо. Если бы не ты, нас всех убили бы.
Он протянул Борису руку, и тот с радостью пожал ее. Помощник
Спиридона маленьким топориком прорубил дыру в днище катера и поспешно
перепрыгнул на фелюгу. Греки распустили парус, и суденышко легло на прежний
курс. Борис смотрел за корму и увидел, как катер медленно погружался, а затем
резко нырнул и исчез под водой, оставив на поверхности моря пузыри и масляные
пятна. Спиридон произнес, не поворачивая головы и будто ни к кому не обращаясь:
– Первый раз человека убить тяжело и страшно. Не думай
об этом: это был плохой человек, и, если бы ты его не убил, он бы убил всех
нас.
– А тебе часто приходилось убивать, Спиридон? –
спросил Борис, помолчав.
– Случалось. Я помню каждого, и иногда они приходят во
сне.
Борис вспомнил зверское лицо убитого им матроса и подумал,
что сны его станут страшными. Но был ли у него выбор? Два года, два года
чертовой свистопляски в стране, и за это время он только бегал и спасался. А
его били и унижали все: красные, махновцы, деникинская контрразведка. Не пора
ли начать давать отпор? И сегодня он это сделал.
Всего плавание продолжалось пять дней. За все время один раз
пристали к берегу в уединенном месте. Берег был низкий, так что пришлось
бросить якорь. Мальчишка прыгнул в воду и понес на берег два тюка. На узкую
полоску пляжа из зарослей вышла живописная группа: осел, нагруженный бурдюками,
старик в соломенной шляпе и молодая женщина, по обычаю гречанок вся в черном.
– Родственники, – пояснил Спиридон.
– У вас, греков, везде родственники, – согласился
Борис. – А ты в Константинополе был, Спиридон?
