«Не пил он, потому что печенью маялся», – подумал
Саенко, по-прежнему не высовывая носа из-за камня, совершенно не нужно ему
было, чтобы пристав заметил, как он крутится поблизости.
Труп завернули в рогожу, и солдаты, ругаясь, потащили его
наверх, в гору, куда можно было уже подать телегу. Полицейское начальство,
кряхтя, полезло следом, на берегу остался рыбак Андрон Салов причитать над
разорванными сетями.
Выждав некоторое время, Саенко тоже отправился в слободку
сообщать подполковнику Горецкому интересные новости.
Наутро штабс-капитан Карнович встретил подполковника
Горецкого пушкинской фразой «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!».
– Чему вы радуетесь? – укоризненно проворчал
Горецкий. – Вот не допросили хозяина сразу, вцепились в одного
подозреваемого, возможно, упустили что-то важное.
Вышло распоряжение забрать утопленника из уголовной полиции
в контрразведку, что и было сделано незамедлительно: хмурый возчик,
сопровождаемый двумя солдатами, пригнал телегу, на которой лежало тело,
прикрытое рогожей. Спешно вызвали врача из госпиталя – при августовской
крымской жаре невозможно было долго держать утопленника, трое суток
проболтавшегося в море.
– Ну что, доктор, – вскричал томившийся Горецкий,
увидев, как доктор появился из здания морга, закуривая на ходу папиросу, –
что вы можете сказать, сам он утопился, либо же ему помогли?
– Думаю, что помогли. И не утопился он, а умер от
разрыва сердца – от страха, надо думать. Привязали ему камень на шею и бросили
в море. Рыбы веревку перегрызли, вот он и всплыл, покойничек-то.
– Да-а, если принять во внимание, что умерший от
разрыва сердца человек не может сам привязать себе на шею веревку с камнем, то
можно предположить, что это убийство, – пробормотал Горецкий.
– Вот-вот, и еще скажу вам, что либо убийцы торопились,
либо случайные это были люди. Я ведь много лет в этом госпитале работаю, и
всегда на вскрытие меня вызывают. И утопленников повидал на своем веку
множество, раз город-то наш на море стоит. Осмелюсь подробности привести: вот
ежели нужно какого-либо человечка утопить бесследно, то, извиняюсь, распарывают
покойнику брюхо и вместо кишок набивают камнями, а потом не поленятся и снова
зашить. И тогда уже никоим образом такой утопленник всплыть не может, –
оживленно рассказывал доктор.
– Господи помилуй! – не удержался Аркадий
Петрович.
Он вспомнил пропавшего в Батуме Бориса Ордынцева и надолго
помрачнел.
В маленьком белом домике на окраине Батума явно собирались
гости. Кто-то приехал на пролетке, кто-то – на новомодном автомобиле, кто-то
просто пришел пешком. Но пролетки и автомобили оставляли за два-три квартала и
к самому дому шли поодиночке, оглядываясь, чтобы избежать слежки.
У калитки гостей встречали два плечистых смуглых молодых
человека с военной выправкой.
– Салям аллейкум, эфенди, – вежливо приветствовал
приходящих один из молодцев, – оставьте, пожалуйста, ваше оружие.
Гости отдавали привратникам оружие, но после этого все равно
приходилось подвергаться унизительной процедуре обыска.
Наконец за последним гостем затворилась калитка. Все
собрались в большой, плохо освещенной комнате.
– Итак, господа, – заговорил по-турецки человек,
который сидел в самом темном углу, так что лица его не было видно никому из
присутствующих, – итак, господа, начнем. К сожалению, нам с вами
приходится тайно пробираться на наши совещания, как будто мы находимся не на
священной турецкой земле… А ведь Аджария – законная часть империи, навечно
включенная в ее состав указом его величества султана… Впрочем, это так, из
области чувств. Военное счастье отвернулось от нас, и мы с вами находимся на
территории, временно захваченной врагами. Но от нас зависит очень многое.
Расскажите, уважаемый Азиз-эфенди, то, что вам удалось узнать!
Дородный представительный турок в золотом пенсне откашлялся и
начал:
– Вы знаете, что английские собаки собираются выводить
свои войска из Грузии. Часть оккупационного корпуса уже погрузилась на корабли
и отправляется восвояси. Но грузинские шакалы пытаются…
– Уважаемый Азиз-эфенди, – прервал выступление
худощавый подвижный брюнет средних лет, – мы все здесь уважаем и разделяем
ваши чувства, но не могли бы вы исключить из вашей речи эту зоологическую
терминологию? Вопрос затронут серьезный, а все эти «собаки» и «шакалы» не
вызывают ничего, кроме насмешки!
– Как будет угодно, почтеннейший, – недовольно
оглянулся Азиз, – позвольте мне продолжить. Так вот, грузины пытаются
убедить англичан оставить в Грузии и Аджарии хотя бы часть своих войск. Они
знают, что без этого правительству Грузинской Республики трудно будет удержать
власть. Они боятся беспорядков, ну и нас, разумеется. Напрямую с англичанами им
договориться не удалось: те твердо намерены уходить и помогать Деникину в
борьбе с красными только деньгами и оружием. И теперь они направляют на
Парижскую мирную конференцию
[11]
своих представителей.
– Что сможет сделать Парижская мирная конференция? –
раздались голоса.
– Сделать-то она может многое, – ответил
Азиз, – и как раз сейчас удобный случай. Не забывайте, что после разгрома
царской России она не признает правительства Советов, а также официально не
принимает представителей Деникина, мотивируя это тем, что в России нет твердо
установленного строя и нет правительства. Но правительство Грузинской
Республики, а также Армянской и Азербайджанской конференция признала, так что
если представителям этих республик удастся уговорить Совет Пяти
[12]
,
то он может повлиять на Ллойда Джорджа, и тот приостановит вывод английских
войск из Закавказья.
Азиз замолчал, и сидевший в тени человек, как бы не давая
установиться тишине, не давая присутствующим задуматься и сделать из сказанного
собственные выводы, подхватил:
– Понятно, что если им удастся добиться от стран
Антанты сохранения оккупационных войск, нам намного труднее будет выполнить наш
священный долг – добиться возвращения Аджарии в лоно Османской империи.
– Каковы же ваши предложения? – снова подал голос
нетерпеливый худощавый брюнет.
– Мое предложение, уважаемый Басри-бей, –
продолжал голос из темноты, – заключается в следующем… – говоривший
встал, каким-то образом оставаясь в тени, и мягкой, скользящей походкой пересек
комнату, оказавшись за креслом Басри-бея, – заключается в
следующем, – повторил он и вдруг молниеносным движением захлестнул шею
Басри-бея тонким шелковым шнурком.
