С тяжелым чувством Борис поднялся на крыльцо. Вот большой
зал, где устраивались званые вечера. На этом рояле Варя играла менуэт Моцарта…
Рояль разрублен топором. Зачем, зачем это? Из той бессмысленной, дикой злобы,
которая овладевает грабителем? Если мне не унести эти вещи, то я их уничтожу,
чтобы они не достались никому? Что за дикая, извращенная, людоедская логика!
Узорный паркет весь взломан – искали, что ли, какой-нибудь
тайник?
Вдруг в дальнем конце зала послышалось странное цоканье.
Борис повернул голову. К нему, громко цокая копытами по паркету, шла коза. Изо
рта у нее торчали бумажные листы, которые она ритмично пережевывала. Борис
подошел ближе, наклонился и увидел, что коза жует страницы французской книги
XVIII века.
Случайно уцелело одно из зеркал, и Борис увидел в нем дикую
картину – разгромленный зал усадьбы, козу, жующую французский роман, и себя,
заросшего, грязного, изможденного…
* * *
Никто его не будил, Борис проснулся сам, нашел в комнате
кувшин с водой и таз для умывания. Потом он оделся и, с трудом найдя выход,
пошел по саду к воротам, никем не остановленный.
На солнцепеке возле мечети мирно беседовали три солидных
пожилых татарина. Борис подошел к ним и, вежливо поздоровавшись, спросил:
– Вы ведь часто здесь бываете?
– А как же, – ответил за всех седобородый
патриарх, – мы ведь правоверные, мечеть – наш второй дом.
– А не помните ли вы, случайно, месяц назад, в начале
августа, сюда приходил господин лет тридцати, в черно-белой черкеске, с
маленькими усиками? Мне хотелось бы знать, к кому он приходил?
Татары посовещались и не вспомнили такого господина, Борис
их за это не винил – уж больно мало примет он дал, да и времени много прошло.
Однако следовало еще раз попытать счастья, потому что твердо известно, что в
мечети Махарадзе был. Что ему там было нужно?
Пока Борис оглядывался в поисках нужного человека, его
самого тихонько окликнули. Маленького роста хромой татарин подметал дорожки
возле мечети, он-то и обратился к Борису:
– Ваше благородие, можно вас обеспокоить?
Борис подошел к хромому – уж кто-кто, а уборщики и слуги
всегда замечают больше других.
– Что ты хотел, любезный?
Татарин прижал палец к губам и, поманив Бориса за собой,
пошел, сильно хромая, куда-то вбок от мечети.
– Ты куда это, любезный? – Борис остановился в
сомнении.
– Идемте, ваше благородие, не сомневайтесь! Все вам
сейчас расскажу. Я этого господина в черкеске видел, все знаю, зачем он
приходил.
Борис прибавил шагу, посчитав, что хромой хочет получить
деньги за информацию и для этой цели ведет его подальше от любопытных глаз.
Уборщик, хоть и хромал, но шел достаточно быстро. Они обошли мечеть, завернули
за неказистый домик – должно быть, сторожка, прошли между сараями…
– Стой! – крикнул Борис. – Дальше не пойду.
Говори, что знаешь, а не то… – Он, движимый неясной тревогой, схватил
хромого за плечи.
Татарин начал вдруг бурно жестикулировать, будто был
глухонемым, и так скривил свою физиономию, что смотреть на него без отвращения
было невозможно.
Борис хотел было плюнуть и уйти, но в тот самый момент, когда
эта здравая мысль пришла ему в голову, по ней (голове) кто-то ударил так
сильно, что Борис утратил контакт с окружающей действительностью, успев
подумать только, какого он свалял дурака, позволив уроду-уборщику заманить его
в ловушку и отвлечь внимание дурацкими гримасами.
Борис пришел в себя от холода. Холод в Крыму летом – явление
необычное, и от удивления Борис открыл глаза. Холодно ему было от того, что
лежал на каменном полу. Оглядевшись, Ордынцев увидел вокруг что-то вроде
запущенной, давно не посещаемой часовни псевдоготического стиля. Он вспомнил,
что накануне горничная княгини что-то говорила ему насчет часовни… Стало быть,
это та самая часовня и есть, где обитают привидения старого барина и белой
дамы…
Борис попытался подняться. Голова болела, но кости были
целы, и значительных повреждений в своем организме он не обнаружил. Он встал и
подошел к двери… Дверь, естественно, оказалась запертой. Следующим побуждением
было выбраться через окно. Окно было большое, стрельчатое, как полагается, без
всяких стекол… но когда Борис осторожно выглянул в него, то сразу же
отшатнулся: за окном стена часовни переходила в почти отвесный
головокружительный обрыв, уходивший прямо в море. По обрыву кое-где цеплялись
корнями чахлые кустики, море снизу Борис не видел, но оно напоминало о себе
грозным шумом.
Он отважился высунуть голову подальше и увидел, как подножие
обрыва бесконечным приступом берут волны в белых казацких папахах бурунов. Он
осторожно пытался просунуть голову обратно, чтобы не порезаться остатками
стекол, застрявших в раме. Фуражка зацепилась, ее подхватило ветром и понесло
вниз. На середине обрыва она застряла в ветках колючего куста.
Борис с грустью подумал, что он не птица и этот выход для
него тоже закрыт. Снова вернувшись к двери, он дергал ее так и этак, но дверь
была невероятно толста, крепка и совершенно непоколебима. Он обошел все
помещение и не нашел больше никаких дверей и лазеек. Он не знал, что за люди
оглушили его и заперли в часовне, мог только догадываться, что тут не обошлось
без хромого уборщика, которого он встретил у мечети. Причиной нападения,
безусловно, были расспросы о Махарадзе. Хуже всего была неизвестность. Вряд ли
его заперли здесь просто так, без дальнейших планов, очевидно, скоро эти люди
вернутся, и тогда… Борис поежился.
Он поднял голову и осмотрел верхнюю часть стен и потолок
часовни. По верху стены шла узкая декоративная галерейка – слишком узкая для
человека. Она изображала хоры готического собора. Еще выше, под самым сводом,
было маленькое круглое слуховое окошко. Окошко это выходило не в сторону моря,
так что небольшой шанс выбраться из него все же был. Борис решил попытать
счастья. Потому что больше ему ничего не оставалось.
Он встал на подоконник, стараясь не смотреть в окно, чтобы
голова не закружилась от вида бездонной пропасти. С подоконника он переставил
ногу на окружающую окно декоративную лепнину, уцепился пальцами за щель между
каменными плитами и начал медленно, вершок за вершком, карабкаться по стене.
Его целью была галерейка – по ней он рассчитывал без особого труда добраться до
слухового окна.
Прежде Борису не случалось лазать по скалам, и подъем по
стене давался ему с огромным трудом. То одна, то другая нога соскальзывала с
неровностей кладки, и он изо всех сил вцеплялся в стену пальцами. Пальцы были
уже исцарапаны в кровь, когда ему наконец удалось зацепиться за балюстраду
декоративной галереи. Напрягая последние силы, он влез на галерею и отдышался.
Галерея была слишком узкой, чтобы по ней можно было идти, но ползти по ней было
гораздо легче, чем карабкаться по отвесной стене.
