Борис дал короткий отдых утомленным мышцам и собирался уже
продолжить движение к слуховому окну, как вдруг услышал звук ключа,
поворачивающегося в замке. Он застыл и покрылся холодным потом. Это
возвращались те, кто запер его здесь, предварительно оглушив!
Одно было хорошо: то, что он успел добраться до галереи.
Если бы он карабкался сейчас по стене, то от леденящего душу звука
открывающегося замка он бы неминуемо сорвался. Да и на стене его тут же
заметили бы. Узкая галерейка хоть и плохо, но скрывала распластавшегося на ней
человека, кроме того, на руку ему играло то, что он находился на стене прямо
над окном, то есть в хуже всего освещенном месте часовни. Косые вечерние лучи
солнца лились из окна и слепили людей в часовне. Они не давали рассмотреть как
следует стену, да вошедшим и не приходило в голову ее рассматривать. Зато Борис
очень хорошо их видел.
Их было трое: один – тот самый хромой уборщик, который
заманил Бориса в ловушку, второй – рослый, плечистый, с выбритой наголо головой.
Под кожей оголенных рук перекатывались, как змеи, мускулы. Бритая голова,
смуглая кожа, миндалевидный разрез темных глаз выдавали в нем такого же, как и
его хромой спутник, татарина, старинного хозяина благословенной Тавриды. Третий
человек, судя по одежде и повадкам, был русский.
– Ну и где этот ваш шпион? – язвительно спросил
по-русски господин в белой шляпе.
Татары переглянулись и горячо заспорили на своем языке.
Потом, обернувшись на худощавого господина, вспомнили, что он не понимает
по-татарски, и уборщик сказал:
– Здесь мы его оставили, когда за тобой пошли. Куда он
мог отсюда подеваться? Дверь заперта, из окна не выбраться, там обрыв…
Худощавый господин подошел к окну. Некоторое время он
внимательно всматривался в кусты на обрыве, потом обернулся к татарам и сказал:
– Здесь он и выпорхнул. Только крыльев-то у него нет,
вот и сорвался.
Татарин плечом оттер его от окна и сам уставился вниз.
Видимо, он заметил фуражку Бориса, зацепившуюся за куст, и подтвердил вывод
русского:
– Разбился, и концы в воду. Все равно мы его прикончить
собирались, так он сам прыгнул, хлопот меньше…
– Удивительно только, как это барчук на верную погибель
полез? – задумчиво проговорил уборщик, тоже подходя к окну. – Ума,
что ли, лишился? Видно, ты его, Керим, так по башке огрел, что все мозги вышиб!
– Кто ж его знает? – Керим пожал широкими
плечами. – Может, думал, что все равно пропадать, так хоть на вольный свет
вылезти напоследок?
– Ладно вам, – прервал их русский, –
разбился, так и черт с ним, заботы меньше. Скажите лучше, когда вы его тащили,
вас никто не видел?
– Нет, господин Вольский, – ответил за обоих
мусульман уборщик, – мы его в мешок засунули, будто барашка, так и то
хоронились, несли задами в зарослях, а к этой часовне вовсе никто не ходит,
боятся все. Говорят, что здесь нечисто.
– Разумеется, нечисто, – усмехнулся
Вольский, – здесь вы с Керимом хозяйничайте, а вы похуже всякой нечисти
будете.
– Ты так не говори, господин, – зло прошипел
Керим, – мы не злодеи, мы с дядей Мустафой дело делаем, угодное Аллаху, и
с нечистым не знаемся!
– Ладно уж, не обижайтесь, воины Аллаха, –
примирительно заговорил Вольский, – у нас с вами дел много, на ссоры
времени нет. Кто такой был шпион, зачем он приходил – теперь уж не узнать,
завтра новый человек приезжает, взамен прежнего, убитого. Встретите его в южной
бухте после полуночи, ваши татары его привезут.
– Не на «Пестеле» теперь? – переспросил Керим.
– На «Пестеле» опасно, опять выследить могут… Встретите
нового – скажете: салон в четверг, пароль «В Петербурге сейчас уже осень».
Ответ – «А в Константинополе еще жарче, чем здесь». Запомнил?
– В Петербурге уже осень, – повторил Керим.
– В Петербурге сейчас уже осень, – поправил
Вольский, – в пароле ни одного слова нельзя переврать.
– Хорошо, запомнил.
– Пора расходиться. Пока меня не хватились. Я первым
уйду, чтобы нас с вами не видели.
Вольский первым покинул помещение, за ним ушли татары, к
великому облегчению Бориса, оставив дверь незапертой. Борис осторожно перевел
дух. Все это время он боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствия,
и все тело его страшно затекло. Выждав для верности некоторое время, он начал
осторожно спускаться по стене. Спуск оказался еще сложнее, чем подъем, –
он не видел, куда ступать, и при каждом крошечном шажке долго шарил по стене
ногой в крепком английском ботинке.
Наконец он добрался до лепнины, окружающей окно. Здесь дело
пошло легче, и вскоре он уже спрыгнул с подоконника на пол.
Осторожно открыв дверь часовни, Борис выглянул наружу. К
часовне вела широкая полузаросшая тропа среди неухоженных кустов. Идти прямо по
тропе было опасно – там его могли заметить татарские друзья, поэтому Борис
пошел сквозь кусты позади часовни, рассчитывая, что парк не слишком велик и
рано или поздно он выберется за его пределы.
Путь пошел под уклон. Борис уже не шел, а бежал,
придерживаясь руками за кусты, потом споткнулся и кубарем покатился по склону в
овраг. Камни и колючки царапали тело. Одежда рвалась на глазах. К счастью,
овраг оказался не слишком глубоким, и Борис докатился до его дна без особенных
повреждений, но шлепнулся на дне в неглубокую лужу соленой воды – видимо, во
время прилива сюда доходили морские волны.
Отплевавшись от попавшей в рот соли, Борис побрел по оврагу
и увидел поднимающуюся вверх тропинку. С трудом поднявшись, потому что силы уже
оставляли его, он оказался на полянке, скрытой от татарских и вообще от любых
любопытных глаз. Он посидел на траве, дождавшись темноты и восхода луны.
Рассвет Борис встретил, плетясь по дороге в город. Море
шумело внизу, но Борису страшно было смотреть вниз. Все тело болело, как будто
по нему проскакал конный корпус генерала Врангеля. В ссадины и царапины попала
морская вода, и теперь они нестерпимо зудели. Одежда превратилась в лохмотья.
Голова гудела, как чугунный котел. С усилием переставляя ноги, он шел и шел,
загребая пыль у обочины дороги. Его обгоняли телеги и татарские арбы,
наполненные всевозможной провизией – крестьяне из пригородов ехали на базар.
Борис и не пытался попроситься на телегу – при виде его лошади шарахались,
начинали хрипеть и косить глазом. Так, следуя за телегами, добрел он до базара.
Нужно было миновать торговые ряды, потом крестьянские обозы, потом пройти через
весь город и только тогда свернуть к Карантинной слободке. Хотелось есть и
пить, у него не было во рту ни крошки со вчерашнего утра.
Мужик с корзиной натолкнулся на Бориса, оступился и чуть не
уронил свой груз. Не оглядываясь, он выругался. Борис счел за лучшее не
связываться, уж очень гудела голова. Он присел в тени чьей-то телеги и вдруг
услышал знакомый говорок:
