Борис нехотя отложил вилку и посмотрел на него.
– Курьер убит, татары ничего не говорят, да скорее
всего и не знают.
– Они должны знать, в какой салон им велено было
проводить прибывшего человека.
– Но не пытать же их, в самом деле! – пробурчал
Горецкий. – Это вам не кокаинист Карнович, мужики крепкие. Но салон
попробуем вычислить.
– Вряд ли вы сможете там что-то узнать. – Борис
пожал плечами и взялся за вилку.
– Я – нет, а вы – может быть.
Борис поднял голову и встретился с серьезным взглядом
Горецкого. Глаза хорошо были видны, потому что пенсне Аркадий Петрович снял, и
в глазах этих Борис увидел жесткость.
– Завтра четверг, – произнес Горецкий, – а
что там говорил этот… господин Вольский? В салоне в четверг… Дело в том, Борис
Андреевич, что я видел труп курьера. Это достаточно молодой человек,
телосложением похожий на вас.
– А что? – усмехнулся Борис. – Пароль я
помню, могу сойти за курьера, вот только знать бы, какой салон и что я должен
перевозить?
– Да, тем более что пароль к вашей удаче как раз насчет
Петербурга. Насчет того, что будете перевозить, выясним после. А теперь
слушайте. – Горецкий крикнул Саенко, чтобы убрал посуду, и разложил на
чистой скатерти листки бумаг. – В Феодосии несколько салонов, среди них
один большой шляпный госпожи Матильды Занг, то есть просто магазин головных
дамских уборов на заказ, якобы по парижским моделям.
– Даже если это тот салон, что нам нужен, меня туда и
на порог не пустят! – засмеялся Борис.
– Курьера из Батума тоже бы не пустили, –
согласился Аркадий Петрович, – тем более в сопровождении татар.
– Далее, куча мелких магазинчиков, именующих себя
салонами, но это, думаю, тоже не то, что нам нужно. Есть еще салон мадам
Бабайчук, это местное увеселительное заведение. Я наводил справки, сама мадам –
милейшая женщина, дела ведет честно. В полиции девушки ее известны трезвым
поведением и патриотизмом. Военным у нее в заведении всегда скидка, и даже в
долг верят. Никаких татар там и близко не подпустят, у моего человека из
контрразведки там осведомитель есть. Он утверждает, что там все на виду,
никаких тайн.
– А что с последним салоном? – нетерпеливо спросил
Борис.
– Последний салон… Есть у нас тут такой салон ОДИ –
Общество деятелей искусства. Туда ходят господа, которые испытывают высшие
потребности, кое-что для души. Устраиваются там выставки сомнительных
живописцев, скупают потом их картины оптом богатые греки. Один Бог знает, зачем
им это нужно. Местные эстеты в основном дамы немолодые, расхаживают под
раскрашенными лубками, считая, что они на настоящем вернисаже. Поэты частенько
захаживают, и те же дамы восхищаются их изысканными опусами. Бесконечно
принимают они там в своем ОДИ каких-то заезжих творческих личностей. То
профессор читает лекцию «О передаче сновидений по проволоке», то гипнотизер
какой-нибудь внушает отставным военным, что они все поголовно Александры
Македонские…
– И верят? – с интересом спросил Борис.
– Черт их там разберет, – отмахнулся
Горецкий. – А недавно, мне рассказывали, приехал один господин и устроил
публичный суд над Иудой Искариотом. Все было театрализовано, с музыкой и
танцами, причем он еще самовольно объявил в афишах, что в суде примут участие
местные полицейские власти.
– И что сказали по этому поводу полицейские
власти? – Борис веселился вовсю.
– Натурально все всполошились: какой суд, какой Иуда
Искариот? В общем, забрали этого лектора в каталажку на всякий случай, а потом
по-тихому выпроводили из города, чтобы не мутил воду. Я к чему веду речь: в
салоне этом разные личности бывают, там никто ничему не удивляется. Пускают
туда всех, без рекомендаций и пропусков, был бы только одет чисто. Так что,
Борис Андреевич, я вам выдам денег на экипировку и представительство, а вы уж
постарайтесь выглядеть получше. Не беспокойтесь, деньги эти казенные, я располагаю
некоторыми суммами для таких вот случаев.
И Борис, чувствуя себя фатом и щеголем, отправился по
магазинам и парикмахерским. Высвободившись из рук армянина-парикмахера, он не
узнал сам себя. Волосы выгорели на крымском солнце и лежали мягкой пшеничной волной,
глаза отливали стальным блеском, и даже морщинка на переносице, появившаяся
после поездки в Батум, придавала ему мужественности. Когда в серой визитке,
шелковом галстухе и мягкой светлой шляпе он появился на пороге домика в
Карантинной слободке, Марфа Ипатьевна вскрикнула и выронила чашку:
– Вот так кавалер! Прямо погибель на нашу сестру!
Горецкий только усмехнулся:
– Не ожидал таких результатов, голубчик, не ожидал…
Пожалуй, и вправду проходу вам дамы не дадут… Ну что ж, рискнем отправить вас в
салон ОДИ. Я навел справки: всем заправляет там некая баронесса Штраум.
– Она что – действительно немка?
– Она такая же немка, как мы с вами – японцы, –
резко ответил Горецкий, – а впрочем, кто теперь разберет, возможно, по
мужу… Хотя сейчас она одинока и вся отдается искусству… или делает вид. Между
прочим, интересная женщина, ну да и вы у нас лицом в грязь не ударите.
Потолкайтесь в салоне, послушайте, выясните обстановку. Но, голубчик, помните
об осторожности, никаких лишних слов.
Борис отдал открывшему дверь слуге шляпу и отрекомендовался:
– Борис Ордынцев, из Петербурга. В Феодосии недавно.
Наслышан о вечерах у госпожи баронессы и хотел бы присутствовать.
Слуга молча поклонился, проводил до дверей просторной
гостиной, громко сообщил:
– Господин Ордынцев из Петербурга.
Навстречу Борису, лучезарно улыбаясь, вышла хозяйка –
пепельная блондинка лет тридцати пяти с выразительными фиалковыми глазами.
– Господин Ордынцев, я рада приветствовать вас,
человека, вырвавшегося из большевистского ада, в нашем маленьком черноморском
раю! Конечно, наше общество покажется вам очень провинциальным после былых
блестящих салонов Петербурга, но мы стараемся в меру своих скромных сил служить
музам… У нас здесь почти ничего не изменилось, все совсем так, как было до всех
этих неприятностей. – Баронесса сделала рукой широкий жест, будто обведя
этим жестом войну, революцию, крушение целого мира. – Мы собираемся каждую
неделю, слушаем драмы, стихи… Начальник обсерватории – господин Сарандинаки –
замечательный поэт, и директор банка господин Мабо…
– А господин Волошин
[15]
? –
спросил Борис. – Он у вас бывает?
Баронесса поскучнела, Борис понял, что сказал бестактность.
– Максимилиан Александрович… он живет таким затворником…
он совершенно нигде не бывает…
Борис вспомнил, как крупный кудрявый Волошин шел по щербатой
мостовой в бархатной куртке и плисовых штанах, улыбаясь прохожим и угощая
мальчишек конфетами из кулька, и подумал, что на отшельника поэт не очень
похож.
