Какое у Андреа настроение? «Февраль. Достать чернил и плакать…», пожалуй, подойдет, но звучит совсем уж безнадежно, а этому далекому человеку, похоже, жизнь опротивела еще больше, чем ей. Что она думает о зиме? Любит ли холод и лед? Да, она сама, как Снежная Королева. Хотя нет, какая из нее королева? Она, она… Андреа подходит к книжному шкафу, находит нужные строчки и старательно переписывает:
Светло-пушистая,
Снежинка белая
Какая чистая,
Какая смелая!
Дорогой бурною
Легко проносится,
Не в высь лазурную,
На землю просится.
Лазурь чудесную
Она покинула,
Себя в безвестную
Страну низринула.
В лучах блистающих
Скользит, умелая.
Средь хлопьев тающих
Сохранно-белая.
Под ветром веющим
Дрожит, взметается.
На нем лелеющем
Светло качается.
Его качелями
Она утешена,
С его метелями
Крутится бешено.
Но вот кончается
Дорога дальняя.
Земли касается
Звезда кристальная.
Лежит пушистая
Снежинка смелая.
Какая чистая,
Какая белая!
[20]
– Анечка, милая, вы опять витаете в облаках. Такая серьезная, нахмуренная! Просто Снежная Королева! – Доктор пытается шутить, укоризненно покачивает головой, а глаза усталые, грустные.
– Не угадали. Я – снежинка.
– Вот и прекрасно, – не замечает врач ее серьезности. – Снежинка должна летать, а вы топчетесь на одном месте и категорически не желаете оглядеться вокруг. Вот, например, на Пушкинской сейчас – ледяные скульптуры. То, что надо Снежинке. Сходите с Аллочкой в выходные, не пожалеете.
– Непременно. – Делать ей больше нечего! Что за радость от Биг-Бена, на котором не тикают часы? Чтобы увидеть застывшую сосульку, для которой остановилось время, Андреа достаточно посмотреть в зеркало.
16
– Посмотри в зеркало, Наташа. Что ты видишь?
Девочка в замешательстве.
– Нет, ты ответь, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты сама заметила разницу. Вот стою я, а вот стоишь ты. Что ты видишь?
Молчание.
– Наташа, ау!
– Руки, – неохотно выдавливает девочка.
– Правильно, руки. У меня руки, а у тебя?
Молчание.
– А у тебя молотильный станок, и сверху, и снизу. В ногах – это замечательно. В ногах дробь, повороты, страсть. А в руках? Что должно быть в руках?
Молчание.
– Пластика, Наташа, пластика. В ногах – страсть, в руках – все остальное. А у тебя огонь, вихрь, пламя и там, и там. Где мелодия, где гамма, где ритм? Все внизу. Наверху нет резкости, есть гордость, понимаешь разницу? Ладно, давай еще раз попробуем. Поставь «корону», отведи локти, теперь мысленно зажми в правой руке веер. Готова? И… Слушай музыку, захватывай пространство, не бросай руку, обводи полукруг. Стоп. Наташ, опять препятствие, опять стена. Все доводишь до упора, а зря. Должно быть место полету, фантазии, вееру, наконец. Я не вижу твой веер, ты его давно потеряла, еще на середине круга.
Девочка насупилась, но держится, не показывает подкравшихся слез, хоть и не привыкла к недовольству преподавателя.
– Наташа, надо что-то делать с руками. Для веера не нужен характер, нужны характеры. Представь, что ты балерина и танцуешь партию Одетты, и не надо изображать Кармен!
– Я не балерина! – неожиданно громко и горько выкрикивает девочка и выбегает из зала.
Куда это она? Андреа нервно ерзает на стуле. Даже с ее наблюдательного пункта за стеклом кафе понятно, что ученица сегодня не в форме, а преподаватель раздражена. Ничего удивительного. Рано или поздно пришлось бы тушить пожар юной танцовщицы. Странно, что педагог заметила это, только дав девочке веер. Они работали с ним в начале урока, потом отложили. А теперь и вовсе прервали занятие. Вон танцовщица уже выпорхнула из дверей в незастегнутой куртке и шапке набекрень. Плачет, похоже, бабушка за ней еле поспевает. Что же случилось? Малышка не привыкла к трудностям? Странно. Она ведь столько тренируется. Ладно, сами разберутся…
17
– Без нас, похоже, не разберутся… Как думаешь, Мила? – Марат лениво почесывает дворняжье ухо и заинтересованно смотрит в кружочек на запотевшем окне.
– Подожди, не тяни. Упадет, что тогда делать будем? – Коренастый Толян аккуратно оттесняет желающих побыстрее вытащить груз.
– Да ладно, мужики. Навались. Сейчас мы его быстренько на землю спустим, – не желает ждать каменщик Андрюха.
– Подожди!
– Навались!
– Стой!
– Отойди!
– Да… Просто Ральф и Джек
[21]
собственной персоной… Угробят инструмент, жалко… – Марат торопливо натягивает телогрейку, вставляет ноги в валенки и спешит к группе работяг, обступивших грузовик. – Чего раздумываем, мужики?
Местный прораб Митяй недоверчиво косится на Марата. Что это сторож заговорил? Раньше молчал и носа из своей сторожки не показывал. А к нему как зайдешь за какой-нибудь надобностью, так свою умную книжку нехотя отложит и смотрит с тоскливой ленцой: чего вам, мол, неучам, надо? Оно, конечно, у него, поди, есть время просвещаться, он скребком да зубилом не машет, плиты не таскает, мешки с цементом не ворочает. Знай себе сидит на кровати, чаи попивает, с собакой беседы ведет. Читай не хочу. А названия-то какие у книг мудреные. Митяй краем глаза приметил: «Новая жизнь» (чем ему старая не угодила?), потом еще какой-то «…переводчик» с немецкой фамилией (с чего бы это сторожу переводчиками интересоваться?), а одно Митяю особенно запомнилось: что-то про дирижерские жесты. Он еще хотел взять почитать, думал, там про те самые, всем известные жесты, а потом как-то забылось. Что этому умнику здесь понадобилось?
– Да, тут вот пианину привезли, – нехотя пережевывает слова Толян. – Народ волнуется, как снимать будем.
– Надо подумать, – одобрительно откликается Марат и запрыгивает на борт. Приоткрывает картонную коробку и присвистывает:
– Обалдеть!
– Чего там? – суетится Митяй, протискивается с другой стороны. – Странное какое-то пианино, – пожимает плечами, чешет затылок. – Может, оно, того, не тяжелое?
