На первое свидание Андреа отправляется одна (Дим на гастролях), она обвешана конфетами, игрушками, книжками. Хотя в пять лет детдомовские дети, конечно, не умеют читать. Но книжки такие красивые, с яркими картинками, а читать Андреа научит. В отдельном пакете – главный подарок: пластмассовая гитара с разноцветными кнопочками, играющая двадцать разных мелодий. Андреа уже представляет, как будет выводить рулады вместе с сыном: мама на настоящем инструменте, Пабло – на игрушечном. Она мечется по комнате, подгоняя последние минуты ожидания: «Сейчас, сейчас она его увидит».
Открывается дверь, и, шаркая косолапыми ножками, входит тот, кого Андреа ждала шесть лет. «Когда я забеременела в первый раз, Пабло тоже поселился для меня в чьем-то животе. Это мой, мой ребенок». Мальчик замирает у двери, не выпуская из ладошки руку воспитательницы.
– Ну иди, – подталкивает та.
Андреа присаживается на корточки и умоляюще шепчет:
– Иди ко мне.
Нерешительная ладошка отпускает взрослую руку, ножки осторожно шагают и падают в теплые, ласковые объятия незнакомой, но почему-то сразу же родной женщины. У нее такие же рыжие волосы. «Интересно, ее тоже дразнят?» Мальчик утыкается в тонкую шею, вцепляется в худенькие плечи, зарывается в пушистые кудри и тихонько спрашивает:
– Ты моя мама?
17
– Мама! – в ужасе визжит Андреа. По трибунам проносится вздох облегчения. Только что бык чудом не поднял на рога пикадора. Человек увернулся в последний момент. Великое искусство – заставить зрителя поверить в неминуемую трагедию, дать почувствовать зловонное дыхание смерти, чтобы потом одним прыжком и взмахом красной тряпки стереть с лиц застывшую маску страха.
– Это последний бой. На матадора смотреть не будем.
– Почему?! – Андреа изумленно оборачивается к Марату. Какой смысл идти на корриду, если финал останется неизвестным? Это все равно что уйти со зрелищного спектакля во время антракта или покинуть Диснейленд, не дождавшись вечернего шоу фейерверков.
– Не хочу становиться свидетелем убийства.
– Человека?
– Быка.
Один раз Андреа уже все это проходила с Димом. Что ж, можно и повторить.
– Коррида не имеет никакого отношения к убийству. Бык, воспитанный для боя, не может проиграть. Победи или умри. И в музыке фламенко не существует промежуточных состояний. Любовь или смерть. Все или ничего. Для быка честь – умереть на арене.
– Это ужасно – готовить животных на потеху кровожадному зрителю!
– Да эти животные ведут жизнь, которой может позавидовать любой из самых кровожадных людей: их холят и лелеют, кормят на лучших пастбищах, оберегают от болезней! Знаешь, сколько стоит на аукционе победитель корриды? И, можешь поверить, эти быки себе цену знают. Они принадлежат к высшей касте. Они рождены не для того, чтобы закончить свои дни на скотобойне. Они – гладиаторы, которым рукоплещут трибуны.
– Я не готов лицезреть смерть гладиатора.
– Зачем тогда притащил меня сюда?
О, теперь Марат точно знает зачем! Чтобы увидеть эти раскрасневшиеся щеки, раздувающиеся ноздри, сдвинутые брови. Он уже целый час то и дело отвлекается от происходящего на арене и смотрит, как Андреа вскакивает в едином порыве с тысячами таких же безумцев, скандирует призывы и пытается руководить действием, направляя своими выкриками то быка, то тореро.
– Хотел проверить себя.
– Проверил? – насмешливо.
– Проверил. Тебя.
– И что показал рентген?
… Что ты готова наслаждаться
Жестокой схваткой роковой
И вместе с глупою толпой
Победой смерти забавляться
[34]
.
– Забавляться?! Коррида может быть забавой для кого угодно, но только не для испанца! – Андреа никогда не занимал вопрос национальной принадлежности, но сейчас она готова задушить этого иностранца, который совершенно ничего не понимает и принижает национальные традиции ее народа. – Даже сибирский заключенный понимает в этой жизни больше тебя!
– Что?
– Ничего.
Готова ли она еще раз услышать, что стихи посредственные? А почему бы и нет? Она же знает, что это не так. Читает:
Потешить публику – задача
Для остророгого быка.
Судьбу проверить на удачу
И увернуться от клинка.
В загоне он за красной тряпкой
Помчится пасадоблем вскачь.
Поддеть тореро бычьей хваткой,
Подбросить в воздух, словно мяч, —
Вот где венец его стремлений,
Вот в чем корриды благодать:
Иль пасть в бою без сожалений,
Или победу одержать.
Иные скажут: «Бык – забава,
Инстинктов низменных дитя
И раб жестокости кровавой».
А я признаюсь, не шутя,
Что зависть к пленнику арены —
Мой давний, избранный порок.
Из пасти извергая пену,
Пыль выдувая из-под ног,
Мне не дано с судьбой в рулетку
Под вой болельщиков играть.
Себя загнал в пустую клетку,
И здесь мне жить и умирать.
«Это она про кого? Про него? Про Марата?»
– Ты дружишь с сибирским заключенным?
И это все, что он может сказать? Напыщенный индюк!
– Хорошие стихи. Только они не о корриде вовсе. Об одиночестве. И, кстати, хоть тореро с быком на арене вдвоем, в сущности, каждый из них наедине с судьбой.
На все у него свой взгляд, свое мнение.
– Знаешь, – неожиданно признается Марат, – вот так и в оркестре: слаженный коллектив, а каждый из музыкантов наедине со своим инструментом: видит только его, слышит только его, чувствует только его. И лишь дирижер дышит всей музыкой.
Андреа не согласна. По ней дирижер без оркестра – никто. Но она не спорит. Смотрит на Марата, спрашивает:
– Ты правда дирижер?
– Дирижер.
18
– Дирижер? – Сеньора Санчес несколько растеряна. – Зачем квартету гитаристов дирижер?
– Черт! – Андреа надеется, что произнесла это про себя. Господи! Вот ее и поймали. Прямо на пороге. «Тайное всегда становится явным», – говорила тетя Анхелика, назидательно подняв указательный палец, всякий раз, когда находила запрятанные маленькой Андреа тетради с двойками по математике. И вот опять полученная Андреа от жизни жирная двойка собирается сбросить с кривой шеи наброшенный камень отправленных открыток и, предательски скалясь, выплыть на поверхность.
