Он не дрожал. Совсем. Руки бессильно лежали вдоль тела, голова, если бы не опиралась на мое плечо, наверное, повисла бы.
– Сейчас будет немного больно.
Лучше всего было бы делать это в лежачем положении, но я почему-то боялся выпустить прибоженного из своих рук. Два сильных нажатия под грудь, которая еще не успела вырасти, выгнули хрупкое тело дугой, но зато глаза сразу открылись. Во всю ширину.
– Все хорошо. Теперь твоя кровь побежит намного быстрее.
И впрямь, его щеки потихоньку начали менять цвет. Правда, не на розовый, а скорее на желтый, но по сравнению с бледной синевой это уже была победа. Да и сам прибоженный как будто стал согреваться в моих объятиях.
– Ну как, теплее?
Ран в его плоти не было, кости на ощупь тоже казались целыми, и все же парень выглядел как пропущенный через жернова. А ведь держательница к нему даже не прикасалась.
– Свет…
– Зажечь еще свечей? Хорошо, сейчас.
– Возвращается…
Я бы не понял, о чем он говорит, но в следующее мгновение по измученному лицу скользнули уже знакомые мне всполохи.
Они снова скакали под сводами кумирни, мечась из стороны в сторону, будто кем-то вспугнутые, и теперь можно было разглядеть, что это не искры, подобные сознаниям демонов, а просто клочки света. Клочки вроде тех, на которые рассыпался бритоголовый. Они не слепили глаза, просто накрывали своей золотистой вуалью то один, то другой участок пространства. И постепенно сжимали свое кольцо вокруг прибоженного.
– Свет…
Он был уже совсем близко и вроде становился ярче. А может, мне так казалось, потому что клочки накладывались один на другой, как слои ткани, и за ними уже невозможно было ничего разглядеть.
– Его так много…
Да, пожалуй. Наверное, на вершине горы в полдень и то менее светло, чем здесь и сейчас.
– Больше, чем было…
Они повисли в воздухе вокруг нас и между нами, а потом покрывало, сотканное из света, опустилось на прибоженного, словно хотело согреть, но тот вдруг отчаянно взмахнул руками:
– Нет… Не нужно… Я не хочу… Больше не хочу…
Оно не послушало. Прошло через одежду. Втянулось внутрь плоти, как вода в песок. Парень пытался протестовать, слабо отбиваясь, но свет не слушал его. А может, не мог слышать.
– Заберите… Заберите его… Кто-нибудь…
Прибоженный содрогнулся, будто собирался изрыгнуть содержимое желудка. Я не успел бы отодвинуться, даже если бы хотел это сделать, но губы, все еще сиреневые, остались сжатыми. Зато глаза…
Они не могли так расшириться, и все же показалось, что на меня смотрит не моргая не меньше чем половина лица, а то и все целиком. А потом взгляд, страдальческий, умоляющий, вспыхнул огнем. Белое золото затопило собой все вокруг, но тут же схлынуло до последней крупицы. Когда же острота зрения вернулась, можно было подумать, будто никаких блуждающих всполохов и прочих странностей не происходило вовсе: огоньки свечей по-прежнему вяло разгоняли сумерки кумирни, неподвижно вытянувшись, и только сверху, через проделанную мной дыру, спускался рассеянный лучик дневного света.
Тело в моих руках безжизненно обмякло. Но только попытавшись уложить его на пол, я понял, что оно стало не просто мягким, а…
– Я опоздал?
Это должно было прозвучать вопросом, только он-она, открывая рот, уже догадывался, что спрашивать не у кого и незачем.
Привычно запыленный, похоже, лишь минуту назад покинувший седло, прибоженный помедлил между распахнутых дверей, глядя на меня и мертвеца у моих ног, потом двинулся внутрь. Неторопливо, потому что торопиться было некуда.
Подойдя, он-она присел на корточки, провел кончиками пальцев по лицу подростка, и плоть, которая должна была бы держаться за кости, податливо следовала за движениями чужой руки. Сверху вниз. Справа налево. И не вернулась на прежнее место.
– Что все это значит?
Прибоженный мотнул головой и с мрачным видом поднялся на ноги.
– Доррис?
На первый зов никто не откликнулся.
– Я знаю, что ты здесь: больше тебе негде быть.
И снова после его слов наступила тишина.
– Выйди сюда, Доррис. Выйди сама, ты ведь всегда все делаешь по-своему.
Я думал, что и эта попытка останется без ответа, но двери в глубине кумирни скрипнули, открываясь. Правда, та, что появилась из них, больше не была похожа на прежнюю гордую и властную обладательницу белой мантии.
Обычно так выглядят старцы, пережившие свой век. Или чучела, сделанные неумелым чучельником, забывшим, что кроме скелета нужна еще и набивка. Казалось, кожа на лице прибоженной по имени Доррис прилегала прямо к черепу. Кистей рук не было видно под длинными рукавами, но ткань предательски обрисовывала то, что осталось пусть от истощенной, но совсем недавно вполне человеческой фигуры.
– У меня получилось, Парри. Я знаю, что получилось!
– Разве? Посмотрись в зеркало или… Взгляни хотя бы на свои ладони!
Держательница качнула головой, и я невольно испугался, что исхудавшая шея переломится раньше времени. Прежде чем будут даны все ответы.
– У меня получилось. Ты не верил, и зря. Ты никогда не верил мне до конца!
– Ты умираешь, Доррис. И ты должна это хорошо понимать. Посвящение никогда не делают в одиночку. Думаешь, правило было придумано просто так?
– Они просто не желают делиться… А вот я бы поделилась. С тобой. – Она-он шагнула вперед и упала, не удержавшись на остатках ног. – Я бы поделилась. Если бы ты хоть немного мне верил.
– То, что ты сделала… Это было глупо. И опасно.
– А ты всегда старался меня защитить, не так ли? – Держательница зашлась в сухом кашле. – Не вылезал из седла, только бы не дать мне попробовать провести посвящение… Я же знаю, что ты хотел найти пропавших первым. Найти и вернуть.
– Потому что они заслуживают жизни. Как заслуживала и ты.
– Разве это жизнь? – всхлипнул скелет в белой мантии. – Я умирала, Парри. Ты же сам видел! Мне оставалось совсем немного. Год. Два от силы. А посвящение вдохнуло бы в меня новую жизнь!
– Ты должна была испросить разрешения.
– И они бы позволили? Ерунда! Они слишком цепко держатся за свои привилегии, эти старые жирные сучки! Я умирала, пойми. И всего лишь сделала то, что мне оставалось.
Прибоженный покачал головой:
– У тебя всегда оставался и другой путь. Принять свою судьбу.
– Как принял ты? Да ты просто всегда был трусом и слабаком! Ты ведь мог тогда заступиться за меня перед всеми? Мог. Но промолчал. Или сам поверил, что я виновата в твоем изменении? – Руки держательницы, на которые она-он опиралась, чтобы оставаться в сидячем положении, подломились, и то, что медленно, но верно переставало быть человеком, окончательно рухнуло в ворох белой ткани. – Ты верил… Верил кому угодно, но только не мне…
