Николай Егорович Примаков был мужчина обстоятельный и
хозяйственный.
После переезда он много работал по благоустройству своей
новой жилплощади: побелил потолок, поклеил новые обои, покрасил окна. Комната
была большая, светлая, два окна и балкон. Самое почетное место в комнате
занимал огромный мраморный камин. Конечно, топить его никому и в голову бы не
пришло, в квартире давно уже было проведено паровое отопление, да и дымоход был
заложен. Николай Егорович долго раздумывал, как быть с камином, нужна ли в
комнате такая бесполезная вещь, но жена уговорила его камин не трогать, пускай
себе стоит, места у них много. Скорей всего ею руководила мысль, сколько сил и
времени потратит муж на то, чтобы сломать камин, и сколько пыли и грязи она
должна будет потом убрать, но, так или иначе, камину объявили амнистию.
Прошло какое-то время. Николай Егорович переделал все
домашние неотложные дела и стал выходить летними вечерами во двор, чтобы
поиграть с соседями в домино. Сам он был человеком непьющим, но по жаркому
времени не отказывал себе в кружечке пивка. И сидя как-то раз на лавочке,
попивая пиво, он разговорился с мужем дворничихи тети Лиды Капитоновой о
прошлом. Дворничихин муж дядя Вася был старожилом этого дома и потомственным
дворником, как он с гордостью о себе рассказывал. Жили они в бывшей дворницкой,
а теперь квартире номер семь, вход со двора. Квартира была темная, с двумя
маленькими комнатками, вместо прихожей — сразу кухня, а туалет был отдельный.
Для того чтобы попасть в туалет, надо было выйти на лестничную площадку,
повернуть за угол, подняться на три ступеньки и открыть своим ключом маленькую
неприметную дверцу. И все предки дяди Васи так и жили в этой квартире еще «с
дореволюции», как он выразился. И хоть теперь сам дядя Вася дворником не
работал, а устроился по случаю в пункт приема стеклотары тоже тут, за углом, но
династии не дала прерваться его жена.
Вслушиваясь в пьяненькую болтовню дяди Васи, Николай
Егорович выяснил для себя интереснейшие вещи. Оказывается, когда проводили
паровое отопление, очень давно, еще до войны, дворником был дяди Васин отец.
— И был приказ от домоуправления — всем заложить
дымоходы. Это чтобы у кого печки, там, или камины, так чтобы не дай бог не
затопили. Работали, конечно, люди, печки ломали, плиты кухонные, раз они теперь
без надобности. И покойный Иван Игнатьич, значит, вызывает моего батю и
говорит: «Ты, Евсеич, дымоход мне заложи, но секретно, чтобы тайник был. Мне,
говорит, документы важные нужно хранить, а тут будет как в сейфе». И подписку
взял с бати, чтобы ни-ни, не проговорился, а то — сразу в Большой дом — и
привет! И батя так и молчал, органов боялся.
— А откуда же ты узнал?
— А это уж потом, при Никите, когда бояться перестали,
батя как-то по пьяному делу проговорился, да только забыл уже по старости,
какие кирпичи там вынимаются. А я так думаю, нет там ни хрена, да и не было.
Это старый черт Игнатьич цену себе набивал, показывал нам, какой он важный да
секретный.
Разговор этот Николай Егорович запомнил хорошо, и однажды,
не в силах справиться с его любопытством, стал осторожно простукивать стенки
камина. Жена сначала удивилась, а потом махнула на него рукой. Первое
простукивание ничего не дало, но, как уже говорилось, Николай Егорович Примаков
был человеком обстоятельным. Потратив на изучение камина целую зиму, он добился
желаемого результата. Вскрыв старый дымоход, Николай Егорович вскоре нашел и
тайник. Там лежал самодельный кожаный мешочек. Развернув его, Николай Егорович
обнаружил аккуратную картонную папку с завязками. Открыв эту папку, он с
недоумением пожал плечами: в ней лежали какие-то картинки — коричнево-серые на
желтой старой бумаге.
Картинки Николаю Егоровичу не понравились, но как человек
отчасти начитанный (во всяком случае, во времена массовой периодики он
почитывал журнал «Наука и жизнь») он предположил, что находка может иметь
художественную или историческую ценность. Он руководствовался здравой мыслью,
что не стал бы старый чекист так далеко прятать какую-нибудь ерунду. Поэтому он
пока папочку прибрал в укромное место, а чуть позже, через одного знакомого
подполковника, с которым изредка играл в шахматы, напросился в гости к
знакомому этого подполковника, знатоку и коллекционеру живописи и других
материальных ценностей.
Коллекционер долго и внимательно рассматривал картинки,
сказал что-то расплывчатое и предложил Николаю Егоровичу купить их все за
триста рублей.
Деньги были по тем временам очень солидные, но Николай
Егорович, человек довольно наблюдательный, заметил, как у коллекционера сел
голос и задрожали руки, а поскольку острой нужды в деньгах у Примаковых не
было, Николай Егорович решил картинки пока поберечь; он их аккуратненько
собрал, уложил в папочку под страждущим взглядом знатока и поскорее ушел домой,
потому как страждущий этот взгляд и особенно появившийся в нем нехороший блеск
очень ему не понравились.
А вышеупомянутый знаток и коллекционер по уходе Николая
Егоровича напился сначала валерианки, потом коньяку, потом позвонил своему
знакомому подполковнику и аккуратно его о Николае Егоровиче расспросил, а
вечером, встретившись со своей любовницей, молодой эффектной брюнеткой, в
минуту недолгого успокоения после бурных ласк сказал ей мечтательно и
задушевно:
— Чего только не бывает на свете! Пришел ко мне сегодня
старый хрыч, вынимает канцелярскую папку с тесемками, посмотрите, говорит, мои
картиночки. Я думал, там у него теткины образцы для вышивки, а он вынимает
оттуда шесть офортов Рембрандта! Я чуть дара речи не лишился! Продайте, говорю,
за триста рублей! А этот жук навозный, видно, что-то почувствовал и быстренько
все в папку сложил и ушел.
Подруга посмотрела на него с задумчивым интересом и
проронила:
— Не умеешь ты, дружочек, чувства свои скрывать. У тебя
все на лице написано, вот и упустил старикана. Как его хоть звать-то, узнал?
Сама подруга коллекционера чувства свои скрывать умела очень
хорошо.
Взять, к примеру, неожиданную бурную страсть к стареющему
коллекционеру, прямо скажем, не очень похожему на Алена Делона… А шесть офортов
Рембрандта — это очень серьезно. Из-за них можно не только на бурную страсть,
но и на кое-что похуже решиться…
В детстве Оксаны Кривошеиной не было ничего интересного, в
юности, пожалуй, тоже. Она этот период своей жизни вспоминать не любила.
Родилась она в городе Череповце, где жила вдвоем с матерью до самого своего
отъезда после окончания школы. Мать работала, растила дочку одна, мужья у нее
были, но как-то никто не задерживался надолго, потому что у матери был очень
скандальный характер, даже Оксана, ее родная дочь, не могла переносить ее в
больших количествах.
Мать была малообразованна, про таких раньше говорили «из
простых», но обладала практической сметкой и бульдожьей хваткой. Эти два
качества Оксана унаследовала от нее в полной мере. А от отца, который расстался
с матерью, когда Оксане было три года, она получила вполне приличную внешность.
К окончанию школы из дочерна загорелой голенастой замухрышки выросла высокая,
длинноногая черноглазая девица. Природные данные были неплохие, все остальное
получится с помощью дорогой одежды и косметики.
