Зазвонил дверной звонок. Я поковыляла открывать. Увидев меня
в халате, Борька удивился:
— Ты заболела, что ли?
— Да нет, ничего. Слушай, мне так неудобно. Я тебя с
места сорвала, а письмо-то на работе осталось.
Он расстроился, но виду не подал.
— А я уже машину на стоянку поставил, думал, посидим,
чаю попьем.
Вот еще, чаем я его буду поить, пусть его жена поит и
кормит!
— Извини, у меня и к чаю ничего нет, стоически
держалась я.
— А это ничего, я тут принес, — он протянул мне
пакет.
Я заглянула: сыр, ветчина, даже батон и торт
шоколадно-вафельный, мой любимый, кокосовый. Ну надо же! Пахло очень вкусно,
есть хотелось зверски. И я проявила слабость — согласилась на чай.
— Ну ладно, ставь чайник, я сейчас. Я взяла пузырек
перекиси водорода, вату, бинт и удалилась в ванную. Когда я заставила себя
взглянуть на свое колено, мне стало плохо. Колготки буквально заскорузли от
грязи и крови, все это засохло, стянулось и вид имело ужасный. Я вылила на вату
перекиси, стала промокать, но там нужен был не аптечный пузырек, а цистерна.
Терпение никогда не входило в число моих добродетелей, я дернула за колготки и,
не удержавшись, застонала. Тут же раздался стук в дверь, и Борькин
обеспокоенный голос спросил:
— Милка, ты там жива? Что случилось? Открой!
Пришлось открыть. Борька посмотрел на мою коленку и выволок
меня на кухню, где было больше света.
— И ты с этим сидела весь день? Что там у вас, аптечки
нет?
Если бы он знал, что я с этим не сидела, а шлялась по холоду
и грязи, по чужим дворам и подъездам, что бы он, интересно, тогда сказал? Борис
усадил меня на стул посредине кухни, разорвал старое полотенце на салфетки,
налил в тазик теплой воды и положил мокрую салфетку мне на колено.
— Вот держи, долго надо сидеть, чтобы отмокло. Слушай,
тебе же укол надо делать против столбняка.
— Да отстань ты! Укол еще я буду делать, йодом помажь,
и все.
— Как тебя угораздило-то?
— Ну, бежала за троллейбусом и упала. Он был такой
заботливый, прямо курица-наседка. Меняя салфетку, Борька опустился передо мной
на колени, так ему было удобнее.
— Ну вот видишь, Сейчас отойдет и грязи станет меньше.
Халат мешал, тогда он расстегнул нижнюю пуговицу. Мне
совершенно не хотелось сидеть перед ним в таком виде, я сделала попытку встать,
но он прямо закричал на меня:
— Не дури, сиди на месте, ты что, не понимаешь,
инфекция попадет, будет заражение!
Я подчинилась. Он еще долго возился, промывал перекисью,
потом нашел в холодильнике синтомициновую мазь, туго забинтовал мою
многострадальную коленку и, наконец, отпустил меня с миром. Потом мы пили чай.
Мне стало лучше, и я наконец обрела способность соображать.
В голове, как на пленке, замелькали кадры пережитого дня.
Страшно жалко стало себя, вспомнила Витьку, Леру, потерянные деньги.
Я вспомнила о перчатке, которая точно валялась там, под
тумбочкой, когда я была в Лериной квартире в первый раз. Если допустить, что
это была Лерина перчатка, а я в этом почти уверена, то, значит, Лера все-таки
побывала в своей квартире, а потом куда-то делась. Во всяком случае, муж ее
видел и должен знать, где она. К телефону он не подходит. А если сейчас поехать
туда, поговорить с ним спокойно, рассказать про деньги, припугнуть, наконец, то
он может дать мне какую-нибудь информацию, тогда будет что завтра рассказать
Витьке. Тут я заметила, что Борис стоит в дверях кухни и внимательно на меня
смотрит.
— Ты что?
— О чем ты думаешь? У тебя на лице отражается активная
работа мысли.
Это он намекает, что думающей единицей в нашей семье всегда
был он, а у меня с соображением было не очень. Что ж, может, он и прав, но
жизнь заставит и научит всему.
— Послушай, ты не мог бы отвезти меня сейчас в одно
место?
— Что? — он прямо глаза вытаращил. — Ты в
таком виде куда-то собираешься? Да тебе нужно принять аспирин и ложиться в постель
немедленно, колено поберечь. Ты что, совсем с ума сошла, тащиться куда-то на
ночь глядя, ведь одиннадцатый час уже!
Что-то слишком уж он всполошился, следовало немедленно
поставить его на место. Я заговорила вежливо, но твердо:
— Послушай, я тебе очень благодарна, что ты со мной
возился, и за чай спасибо, но позволь уж мне самой решать, что мне сейчас
необходимо. Не беспокойся, к хахалю я бы не поперлась с такой коленкой, это по
делу, причем очень важному. Мне самой тяжело, поэтому и прошу тебя отвезти.
Он понял мой намек, чтобы не лез не, в свое дело.
— Конечно, раз надо, я отвезу.
Я надела джинсы, куртку с капюшоном, удобные ботинки,
которые не скользили, а Борис пока сходил на стоянку и подогнал машину к
парадной.
Позвонив из автомата недалеко от Лериного дома, я услышала
короткие гудки. Это хорошо, что занято, значит, он дома. Однако, заглянув в
окна квартиры, я не увидела там света. Попросив Бориса подождать в машине за
углом, я задумалась: звонить или не звонить в квартиру. Определенно муж там, но
может не открыть дверь и будет сидеть в запертой квартире. Ведь жена пропала,
надо в милицию сообщать, а он ни мычит ни телится. Все-таки надо пойти и
позвонить, но что-то подсказывало мне подождать. Зайдя во двор Лериного дома, я
нашла удобный наблюдательный пункт в тени гаража, откуда нужный подъезд
прекрасно просматривался, а я сама оставалась незаметной. Позиция была хорошей
во всех отношениях, кроме одного: через несколько минут мне стало страшно
холодно.
Ботинки были достаточно удобные, но подошва тонковата, и
ноги скоро совершенно заледенели. Я притопывала и приплясывала, как извозчик на
морозе, и боялась, что такие активные телодвижения делают меня слишком
заметной.
Вдруг дверь подъезда, за которой я наблюдала, открылась, и
из нее, воровато оглядываясь, вышел человек с огромной клетчатой сумкой. Я
замерла, стараясь разглядеть этого человека. Над подъездом горел фонарь, и было
отчетливо видно, что, вне всяких сомнений, это был Лерин муж. Почему он так
подозрительно оглядывается? И сумку явно еле-еле тащит — у него там что-то
совершенно неподъемное. Обычно с такими огромными клетчатыми сумками ездят
челноки, но они возят в них одежду — свитера, куртки, дубленки турецкие, —
поэтому сумка выдерживает, но этот-то еле тащит, и как только ручки не оторвутся!
Задавая себе кучу бесполезных вопросов и стараясь оставаться
незамеченной, я двинулась за этим типом, держась в тени. Он вышел на улицу,
подошел к бежевой «пятерке» и стал запихивать сумку на заднее сиденье. Я
стремглав бросилась за угол, вскочила в Борькину машину, не успев отдышаться, и
принялась бешено жестикулировать. Хриплым шепотом я попросила его объехать дом
и следовать за бежевыми «Жигулями». Он выполнил мою команду, не задавая лишних
вопросов, видимо, отчаялся что-нибудь понять.
