Потом зажмурился и тяжело вздохнул. Было от чего — многогранная серость реальности уступила место болезненному контрасту чёрного и белого.
— Я вас предупредил, — невольно поёжился старик.
— Так и есть, — глянул на часы Сергио и осторожно ощупал лицо.
— Швы рассосутся сами, — подсказал с интересом наблюдавший за пациентом Сибель.
— Не сомневаюсь, — соскользнул на пол неординар, только-только начинавший различать цвета. Окружавшая альбиноса до этого дня серость сгинула, мир обрёл объём, расстояния исказились, но Сергио решил, что привыкнуть к изменившемуся зрению будет проще, чем он полагал поначалу. — Сколько у меня времени?
— Что? — уставился на него, раскрыв от изумления рот, старый хирург. — О чём это вы?
— Сколько времени у меня есть, прежде чем произойдёт отторжение? — повторил вопрос зажавший меж пальцев хирургическую иглу альбинос.
— День или два, — досадливо поморщился от неудобного вопроса старик.
— Могло быть и хуже, — хмыкнул Сергио и неуловимым движением загнал иглу прямо в лоб попытавшемуся вскочить со стула хирургу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПЫЛЬ И ПЕСОК
Завтра всё — прямо наяву.
Будет рай; боюсь — не доживу.
«Чёрный обелиск»
ГЛАВА 6
Сознание возвращалось рывками. Куски реальности щедро сдабривались обрывками кошмаров и навеянными наркозом видениями. Ну а когда я более-менее пришёл в себя, ещё долго не мог понять, где нахожусь и как вообще оказался в этом странном помещении с наглухо задёрнутыми плотными шторами окнами. И немудрено — события последнего дня казались куда менее достоверными, чем засевшие в памяти галлюцинации.
Дождавшись, когда перестанет кружиться голова, я решил осмотреться, но ничего путного из этой затеи не вышло: перед глазами всё плыло. Перед глазами? Как бы не так! Слева от меня тьма сгустилась куда гуще, чем следовало быть даже при столь скудном освещении.
Что с глазом?!
Я попытался приподняться с жёсткого матраца, но руки оказались примотаны к кровати. Кое-как освободившись от пут, под которые кто-то приспособил обычные свёрнутые в жгуты тряпки, я наконец ощупал левую половину лица. Бинты, сплошные бинты. Ну хоть что-то...
Немного поколебавшись, я поднялся на ноги и сразу же покачнулся обратно. Вновь закружилась голова, рот наполнился слюной. Да ещё и левым локтем за спинку зацепился. Вверх по руке метнулась пронзительная вспышка боли, колени подогнулись, и позади весьма кстати оказалась тихонько скрипнувшая под моим весом кровать. Да уж — свалиться на пол было бы куда досадней.
Отдышавшись, я вытер со лба пот и оттянул просторный рукав светлой рубахи. Даже с учётом намотанных на руку бинтов локоть казался распухшим, а кожа на плече и вовсе пошла мелкими язвочками. Это ещё что за напасть?
В этот момент висевший под потолком светильник начал неспешно наливаться тусклым сиянием, и я прикрыл заслезившийся правый глаз ладонью. Щёлкнул дверной замок, потянуло сквозняком. У меня продолжали течь слёзы, но узнать вошедшего в комнату сутулого неординара удалось без всякого труда.
— Здравствуйте, доктор, — развалившись на кровати, немного расслабился я. — Что у меня с глазом?
— Голова не кружится? — вместо ответа поинтересовался выставивший принесённый с собой поднос на хирургический столик Пётр Могила — посредственный стоматолог, снискавший куда большее признание на ниве пластической хирургии.
По роду своей никоим образом не афишируемой побочной деятельности ему частенько приходилось общаться со всяким сбродом, и неофициальная помощь бойцов Корпуса Надзора зачастую оказывалась единственной гарантией безопасности «доброго доктора», по мере возможности старавшегося сохранить независимость от воротил преступного мира. К тому же списанные, а то и просто нагло уворованные с «Плантации» препараты и медицинский инвентарь обходились Могиле куда дешевле имеющихся в свободной продаже аналогов.
— Есть такое дело, — сглотнул я слюну, чувствуя, что ещё немного, и уже не смогу справляться с тошнотой. — И тазик бы какой-нибудь.
— Обойдёмся. — Петр сунул мне упаковку леденцов. — Скоро пройдёт.
— Благодарю. — Я тут же отправил одну из таблеток в рот и поморщился, когда доктор достаточно бесцеремонно повернул мою голову к свету и воткнул в шею иглу одноразового шприца.
Всего пришлось сделать ещё три инъекции: в плечо, вену на левой руке и прямо через повязку в локоть. Я вновь перестал чувствовать левую половину тела, но когда поднялся на ноги, голова больше не кружилась.
— Присаживайся, — распорядился как обычно сильно сутулившийся Могила, достал карманный светильник и долго-долго изучал мой правый глаз.
— С правым полный порядок, — наконец оттолкнул я его от себя. — С левым что?
— Ничего хорошего. — Доктор ухватил с подноса скальпель и принялся срезать бинты.
— Совсем ничего? — обмер я.
— Полюбуйся сам. — Могила передал мне небольшое зеркальце, по краю которого шла серебристая вязь алхимических символов.
— Твою мать! — не сдержавшись, выругался я. Глаза не было. Была воспалённая глазница, рубцы, ошмёток верхнего века и всё. Плюс свежий шрам на виске. — Ничего нельзя было сделать?
— С такими повреждениями — нет. И вживлённый в висок передатчик тоже пришлось вырезать.
— Это...
— Нет, — тут же вскинул руки доктор. — Избавь меня от подробностей. И так со сном проблемы. К тому же потеря глаза — далеко не самое худшее, что с тобой приключилось.
— Шутите? — опешил я. — Что ещё стряслось? За мной пришли?
— Нет, никто даже не интересовался, — мотнул головой Петр. — Лучше скажи, что с твоим локтем.
— Травма на производстве. — Тут уж я и сам сообразил, чем может быть чревата излишняя откровенность.
— Это порча, — добил меня доктор. — Глубокая и неоперабельная. По крайней мере, я не возьмусь. И в Госпиталь, смею тебя уверить, тоже бесполезно обращаться. Могла бы помочь ампутация руки, но уже слишком поздно.
— Понятно.
Я поднялся на ноги и огляделся в поисках своих вещей. Порченый! Как правило, порча с одарёнными приключается — ординары одержимыми становятся, но разве от этого легче? С таким диагнозом лучше сразу в петлю. Если раньше оставалась хоть какая-то надежда на отчима Алисы, то теперь к Георгу можно даже не соваться. Помощи точно не дождусь. Не при таком раскладе. А попытается помочь — только сам подставится. Прийти с повинной? Ну уж нет!
— Сколько у меня осталось времени?
— Организм пока сопротивляется, — пожал плечами Могила, — но отмирание тканей уже началось. До вечера протянешь, потом начнёшь заживо гнить.
— Перспектива... — скрипнул я зубами и вытащил из кармана повешенной на спинку стула куртки деньги. — Сколько с меня?
