— Всё как я говорил, преподобный, — зачастил продавец. — Его по чаровизору второй день показывают, я сразу вспомнил. Опасный преступник.
— Твои заслуги будут высоко отмечены, брат, — благосклонно кивнул мужичок, оказавшийся священнослужителем какой-то из запрещённых церквей.
Вариантов немного — это либо Церковь Искупления, либо Церковь же Восьмого Дня.
— Чего вам от меня надо? — поморщился я.
А действительно — чего? Зачем я этим выродкам понадобился?
— Заткнись и молчи, пока преподобный тебя не спросит! — Слова сопровождались неслабым подзатыльником, и я едва не слетел со стула.
И ведь всё только начинается...
— Второй где? — встал напротив меня преподобный.
Неординар. Глаза серые, близко посаженные к переносице. Черты лица неприметные: нос тонкий, прямой, губы с опущенными вниз уголками, жиденькие брови. На мочке правого уха родимое пятно. Шатен. Нет, по ориентировкам такого не припомню.
— Кто? — не шибко натурально удивился я.
Да чего удивляться-то: если два костюма разных размеров заказывал, уже не отвертеться.
— Второй, с которым ты собрался переходить через Ограду. — И сектант дал знак оставаться на месте уже занесшему руку для удара бугаю.
— Зачем вам? — тяжело вздохнул я. — Чего привязались-то?
— Ты и тебе подобные нарушаете не только людские законы, но и волю Создателя. Вы тащите в город всякую мерзость и приближаете наступление последнего срока, лишая других возможности стать чище и искупить грехи. Мы по мере своих сил этому... — запнулся неординар, подбирая нужное слово, — препятствуем. Покайся, и предстанешь перед Создателем без тяжкого груза грехов, готового утащить твою душу в преисподнюю.
— Насчёт грехов уверены? — хмыкнул я.
— А ты сомневаешься? Или порча для тебя недостаточный знак остановиться и не множить зло в этом мире? — указал на мою пустую глазницу преподобный. — Скоро твоё тело пожрет изнутри адское пламя, а душа будет обречена на вечные муки в геенне огненной...
— Поменьше пафоса, преподобный. — Проповедь своей назойливостью начала действовать на нервы. — Я атеист.
Уж лучше бы мне попридержать язык: удар в солнечное сплетение выбил дух и скинул со стула. И отлежаться на холодном линолеуме не получилось: меня тут же подняли с пола и усадили обратно.
— Хоть это и противоречит нашим принципам, но ради спасения стада заблудшей овцой приходится жертвовать, — с притворным сожалением вздохнул проповедник. — И это очень плохо — только искреннее раскаяние может снять груз грехов с твоей души.
— И что теперь — бритвой по горлу и в колодец? — кое-как отдышался я.
— Теперь ты расскажешь нам, кто твой напарник. Что и для кого вы приносите из-за Ограды. Кто сбил тебя с пути истинного, кто помогает в неправедном деле, покрывает и берёт мзду. Ты расскажешь нам всё.
Преподобный не кричал, не скрипел зубами, ни разу не замахнулся, и даже пафоса в его словах не поубавилось, но вот именно сейчас я ему поверил. Да — расскажу и покаюсь. Расскажу всё, сдам всех. Бывают такие упёртые товарищи, если вобьют себе в голову чего — уже не отступятся. И себя жалеть не будут, и других под асфальт закатают. С бугаями и продавцом я бы ещё попытался договориться, но раз у главного мозги набекрень, то даже и пытаться не стоит.
— Ладно, слушайте, — вздохнув, начал я рассказ, — есть группа гвардейцев, которая организовала безопасный коридор через Ограду. Мы им отстёгиваем, они нас не замечают. И все довольны.
— Имена, — достал блокнот преподобный, — звания, места службы.
Самое главное при таком допросе — это не врать. Начнёшь врать, сразу запутаешься, и через пять минут тебя раскусят. А не раскусят — просто фальшь почувствуют. У преподобного на вранье нюх, это я сразу понял. Или он просто сильный эмпат? Ну да разницы никакой — всё одно, морочить ему голову удавалось минут пятнадцать от силы. Потом он что-то сообразил, скомкал вырванную из блокнота страницу и покачал головой:
— Очень, очень неумно.
Неумно? Как бы не так! Хоть сколько-то времени отыграть удалось. А в моём положении каждая минута на счету. Закончится всё, конечно, так и так плохо, но хоть протяну немного дольше.
— Только покаявшийся в своих прегрешениях и заблуждениях, — уже больше для своей паствы продолжил увещевания сектант, — ощутит истинную благодать Создателя...
— Да иди ты!.. — расхохотался ему в лицо я.
И смех этот был вовсе не наигранным. Нет — в прекрасное расположение духа меня привел вид медленно, очень медленно приоткрывавшейся входной двери. Двери, запертой продавцом, стоило мне зайти внутрь.
— Это говорят в тебе гордыня и бесы, — отошёл к прилавку преподобный. — Ничего, мы наставим тебя на путь истинный.
— На путь истинный?! — заорал я, надеясь заглушить шум покатившейся по полу ручной бомбы. Да и закрылась дверь как-то слишком уж резко, и один из громил завертел головой по сторонам, пытаясь понять, откуда повеяло свежим воздухом. Второй мордоворот готовился превратить меня в отбивную и ничего не заметил. — Да ты сам порождение Хаоса! Все неординары несут его в себе, так что не тебе рассуждать о святости и благочестии!
— Важно не то, кем человек родился, а то, кем он стал, — резонно возразил преподобный, для которого домыслы Сергио о природе неординаров не оказались чем-то неожиданным.
— Пошёл ты... — Я зажмурился и приоткрыл рот, а мгновение спустя рванула выкатившаяся в проход между вешалками светошумовая бомба.
Ослепительная вспышка пронзила всё помещение насквозь, бронированное окно выдержало, и от этого акустический удар оказался ещё сильнее. Не готовься я заранее — и вскочить со стула просто бы не сумел. Да и так ноги подкосились, в ушах зазвенела затопившая мир после взрыва тишина, а ослеплённый вспышкой даже через закрытое веко глаз почти ничего не видел.
Или он просто до сих пор зажмурен? Так и есть — но не решаясь потерять даже долю мгновения, я крутнулся на месте, вслепую сделал два шага до прилавка и стиснул рукоять гвардейского ножа. Развернулся и в развороте всадил лезвие в живот замешкавшемуся здоровяку. Должно быть, в живот — пусть и бритвенно острый, клинок вошёл в плоть как-то очень уж легко.
Подручный преподобного беззвучно повалился на пол. Я наконец открыл глаз, перехватил выскользнувший из тела нож и двинулся ко второму оборотню. Мир по-прежнему оставался совершенно лишённым звуков, да к тому же стал каким-то серым и плоским. Противники виднелись размытыми силуэтами, колени подгибались, и вовсе не уверен, кто вышел бы из этой схватки победителем, но тут преподобного скрутила судорога, кожа его покрылась капельками крови, а глаза почернели. Уже безжизненное тело, будто лишённая нитей марионетка, скрючилось на полу, а выскользнувшая из него тень альбиноса перетекла куда-то под вешалки.
Прямо в прыжке начавший перекидываться в зверя оборотень в один миг оказался рядом; отпрянув, я отмахнулся ножом и, разрывая дистанцию, метнулся через прилавок. Клинок из модифицированного серебра легко снёс два пальца с вытянутой руки; впрочем, подручный преподобного этого будто и не заметил.
