И вышло именно то, чего моим душе и телу не хватало в данный момент: Задира ввязался в потасовку, через миг мы катались по папоротнику и полусерьезно друг друга пинали — и я, наконец, согрелся. После этой возни от меня валил такой же пар, как от Задиры; Паук со Шпилькой получили дивное утреннее зрелище и явное удовольствие.
— Съел? — стряхивая с себя прилипшие травинки, фыркнул Задира. — Тоже мне…
— Спасибо, милый, — сказал я. — С тобой было очень тепло, возможно, теплее, чем с нашей барышней. Можно называть тебя подружкой?
Ах, какое у него было выражение лица! Такой приступ возмущения, что любо-дорого — он даже не нашелся, что на такую наглость ответить, только пнул меня в плечо! Шпилька завизжала от восторга.
— Дураки, — заявил Паук благодушно. — Эльф просто мерзнет почем зря, как все люди. Он вообще не это в виду имел, просто болван и говорить толком никак не научится.
— Гады вы, — смеясь, сказал Задира. — Просто сволочи, всем известно. А Эльф со Шпилькой меня подначили, подонки. Шпилька, ты с ним заигрывала, да?
Ну и от Шпильки получил, конечно. У Задиры, видимо, появился очень умный план реванша: одно дело возиться со мной, а другое — с боевой подругой. Но он напрасно лизнул ее в уголок губ, когда представилась возможность, — Шпилька тут же его оттолкнула, встряхнулась и сказала:
— Все, хватит, давайте завтракать.
Завтрак вышел очень ранний, зато вся наша команда пребывала в прекрасном расположении духа. Мы ели и смотрели, как розовый краешек солнца приподнимается над горами, а белесое небо наполняется дивным зоревым светом — это было лучшей приправой к нашей скромной трапезе.
К городу мы подошли гораздо позднее полудня, ближе к вечеру. Воздух потеплел, стало почти жарко; день был так ярок, что городская стена, королевские штандарты над ней и юная, еще золотистая зелень придорожных деревьев казались раскрашенной картинкой в книге. Я смотрел из перелеска, как вдалеке, над воротами, развеваются алые вымпелы с золотыми львами, — и мое сердце колотилось сильно, до боли.
Паук предложил. Возможно, мне надо было отказаться, но теперь поздно. Он уже передо мной, город Светлоборск. Здесь, триста лет назад, когда он был еще небольшой деревушкой, я родился.
Страшно было идти. Не знаю, почему. Я не сомневался, что никто из горожан мне не угрожает. Я не сомневался и в том, что мои ребята, дожидаясь меня за городской чертой, отлично сумеют постоять за себя. Но при этом я почему-то чувствовал дикий страх, от которого дрожали колени и подкатывала тошнота.
Я даже пожаловался Пауку:
— Старина, мне не по себе.
Паук хлопнул меня по спине:
— Угу. Боишься узнать еще что-нибудь нестерпимое. Ты прости, Эльф, но ведь дальше будет еще хуже. Это только люди, потом-то пойдут эльфы… Мы по-любому узнаем много всякой дряни.
— Я не слишком уверен в себе, — сказал я. — Жаль, что тебя не будет со мной.
— Глупо было бы, — отозвался Паук. — Только раскроемся. Ты же не драться, всего лишь поговорить. Ничего, все путем. Главное, в Пущу пойдем вместе.
Я кивнул. Они все обнюхали меня на прощанье и скрылись в кустарнике, когда я пошел к большой дороге, ведущей к воротам.
На дороге пару раз попались крестьянские фуры, влекомые пузатыми мохноногими лошадками, и разок — тележка, запряженная осликом, груженая бочками масла, сопровождаемая веселой толстой девахой; прочие пешком брели и в город, и из него. Простая публика: бродячие подмастерья в смазанных сапогах и домотканой одежонке, несущие ящики с инструментами, просто бродяги, девки и отставные солдаты, один из которых еле тащил на костылях плохо подогнанную деревянную ногу. Впрочем, ни с кем из пешеходов мне не захотелось поговорить, хотя они посматривали на меня с любопытством и даже неким ожиданием.
У самых ворот меня обогнал эльфийский рыцарь на вороном, в темно-зеленом плаще с золотой ветвью посла; он заметил меня и успел смерить удивленным и презрительным взглядом. Я истолковал взгляд так: «Ты — эльф, ничтожество?! Не может быть! Но, как бы ни было, я не стану разговаривать с пыльным оборванцем. Вероятно, мне померещилось». «Хорошо, — подумал я. — Тебе померещилось. Возможно, мы еще встретимся. Любопытно, что ты направляешься в этот город таким аллюром — Пуща и столица далековато, все-таки…»
Городская стража у ворот выглядела трезвой и собранной: город жил по законам военного времени. Это тоже показалось мне странным — в горах пока продолжалось затишье.
— Эй, рыцарь! — окликнул меня бородач в шлеме со львом. — Съемные лошади — на постоялом дворе «Дивная заводь»!
Я отстраненно почувствовал на своем лице якобы приветливую надменную полуулыбку, сказал: «Благодарю» — и слегка кивнул. Такой королевский апломб и равнодушная любезность людям нечасто удаются, если только не репетировать годами, но меня за сотни лет жизни в Пуще это пропитало до костей. Стоило расслабиться — лезло само, привычка — вторая натура. Если мой вид и оставлял желать лучшего, то манеры рыцаря Пущи, очевидно, по-прежнему производили впечатление.
Стражник и его компания дружно взяли «на караул». Я чуть усмехнулся и ответил еще одним кивком, в следующий миг повернувшись к ним спиной. «Я — эльф, — подумал я, — сейчас это хорошо, буду эльфом и дальше. Но с чего это люди так стелятся и расшаркиваются передо мною? Неужели стелились и раньше, только я не обращал внимания, принимая как должное?
Однако…»
Лошадь была мне совершенно не нужна, но я пошел взглянуть на постоялый двор с чудным названием. В мое время — в мое человеческое время, я хочу сказать — подобные местечки назывались «У Джека», «Жареный петух», «Бодрая корова» или как-нибудь в этом роде. Но я не узнавал и всего остального.
Ах, как я боялся узнать! Думал — увижу маленькую церковь, увижу улицу… увижу громадный дуб, который рос неподалеку от нашего старого дома и вполне мог бы прожить триста лет… разорву сердце в клочья! Нет, не узнавал. Не видел. Все было совершенно чужим, даже более чужим, чем уже освоенные орочьи пещеры.
Город выглядел чище, чем я ожидал. Глаза эльфа легко усмотрят залежи грязи, совершенно незаметные смертному, а его уста надменно произнесут: «Человеческая помойка!» — но в своем нынешнем положении я не видел упомянутых залежей. Улицы мощены и метены; на заборах из ажурной, тонко кованной решетки, в эльфийских звездах и стилизованных мистических розанах — горшочки и корытца с цветами. На штукатурке стен нарисованы колонны, увитые благородным плющом, отчего дома кажутся холщовыми декорациями в балагане. И всюду — фонарики, хорошенькие, надо сказать, фонарики. Тоже с восьмиугольными звездочками. Раньше такие звездочки считались среди смертных знаком, привлекающим нечистую силу.
Люди… особенно чудны были те, что побогаче. Горожанки — в белом и зеленом, в этаких невинных платьицах, изображающих одежды эльфийских дев, зато с глазами, обведенными сажей, и волосами, на выбеливание которых, очевидно, ушло много труда. В высшей степени забавно такая мода смотрелась на явных девках — выбеленных, нарумяненных, с якобы эльфийскими очами, нарисованными по всему лицу, в тяжеленных медных побрякушках, тоже стилизованных «под Пущу»… Что до горожан… Я бы сказал, что это напомнило мне, скорее, гномьи ухватки. Просто удивительно, как горожанам нравились теперь золотые цепи толщиной с колодезную, торжественно носимые поверх бархатных камзолов, перстни с яркими камнями и брошки размером с блюдце, закалывающие широчайшие плащи… Впрочем, на пути к постоялому двору я встретил юнца, определенно изображающего эльфа, — с напряженным, беспокойным лицом и злыми глазами.
