А безделье упырей деморализует.
— Козла резать? — спросил Жора, пытаясь говорить любезно и с уважением. Последнее выходило у этого юного уголовника особенно плохо.
— Тебе, Жорочка, лишь бы резать, — откликнулся Роман насмешливо, чувствуя, как свита напряглась в предчувствии поживы. — Успеешь. Я хочу передохнуть и выпить ещё человеческой крови. А потом — прикажу.
Жора ухмыльнулся. Он Романа побаивался и кормить его обычно не рвался, но никогда не отказывался, потому что демонстрировать слабость — не круто. И ещё, вероятно, потому что надеялся перейти и жить вечно.
Все приверженцы Романа и его культа мечтали жить вечно. Причём — любой ценой. И смотрели они на своего драгоценного лидера точно с таким же выражением, как и упыри. Тоже надеялись на свой кусок.
Именно поэтому Роман ни разу и пальцем не шевельнул, чтобы в действительности кого-нибудь перетащить. Только обещал.
Чем меньше на свете упырей, тем лучше. И ещё — чем меньше свита, тем легче её прокормить и сохранить несколько милых тайн.
Вроде той, что Вечность ходячим трупакам не светит.
Милка стояла в подъезде и ждала. Подъезд был чужой, шёл третий час ночи.
У Милки в руке был большой хлебный нож, самый острый из всех. Она прижимала нож к груди, в складки платка, чтобы его не было видно, но его и так не было видно: в подъезде вывинтили лампочку. В последнее время Милка отлично видела в темноте. Внизу, у начала лестницы, рядом с входом в подвал, стояла полная темнота, а Милка замечательно всё различала. Способность видеть в темноте тоже была подарком Принца.
С тех пор, как Милка выпила крови Принца первый раз, прошло, наверное, недели две. Милка сбилась со счёта. Она бросила ходить на работу. Она перестала есть. Совсем. И не чувствовала голода, что, вероятно, тоже было подарком Принца.
Зато всё сильнее и сильнее хотелось убить. Чем здоровее и спокойнее Милка становилась, тем сильнее хотелось. Теперь Милке снились сплошные убийства. Она смотрела, как её враги умирают, и ей хотелось облизать губы.
Её враги были люди. Все. Только Принц её любит. Все остальные — пусть сдохнут.
И опять хочется облизать губы. Сейчас в подъезд кто-нибудь войдёт, и Милка его убьёт. Перережет горло ножом. Если это будет не здоровый мужик. Со здоровым мужиком Милке не справиться, хоть она и стала сильная теперь.
Ждать пришлось ужасно долго, но Милке казалось, что она может прождать до самого утра. Было ужасно тихо, темно и спокойно. Милка ждала и предвкушала, как сюда кто-нибудь войдёт. Всё равно кто. Только бы не здоровый мужик. Одного такого мужика уже пришлось пропустить часа два назад.
Было обидно.
Входная дверь хлопнула. В подъезд вошла какая-то тётка. Милка смотрела, как она ощупью нашаривает перила. Тёткин взгляд бесцельно блуждал по стенам — она не видела Милку. Это было очень приятно.
Тётка начала подниматься по лестнице, съёжившись, озираясь. Боится. Это было просто восхитительно. У тётки была голая длинная шея, как по заказу. Милка улыбнулась.
Милка тихо-тихо протянула руку с ножом, дёрнула лезвием по тёткиной шее, торчащей из воротника куртки и шарахнулась назад. Милка боялась, что тётка закричит, но она не закричала, а захрипела и забулькала, стала хвататься за шею руками и сползла вниз, скорчившись на ступеньках.
Милка подошла, наклонилась и посмотрела. Кровь текла из шеи целой струёй, а тётка всё тихонько дёргалась — и Милка приставила к ране нож и нажала. Тётка ещё дёрнулась и замерла. Кровь пахла теплом.
Милка нагнулась ещё ниже, подставила под кровь пальцы. Страшно не было, было горячо и спокойно, восхитительно спокойно. И снова хотелось облизать…
Милка расстегнула тёткино пальто, чтобы было удобнее, задрала её голову и лизнула кровь. И поняла, что это — правильно. Смерть, труп и кровь — это совершенно правильно. И Милка стала пить — это было совершенно не противно. Даже приятно. Почти смешно.
Потом кровь перестала течь. Милка вытерла руки об тёткино пальто. Как можно тщательнее. Потом обшарила её карманы и подняла со ступенек упавшую сумку. В карманах были кошелёк и зеркальце. В сумке — косметичка, пачка бумажных платков, пакетик с леденцами, дезодорант и какие-то бумажки. Милка взяла сумку себе. Сумка не очень ей нравилась, но была совсем новая.
Милка улыбнулась. Она ещё раз старательно вытерла руки. И нож, чтобы его можно было положить в сумку. А потом подошла к простенку у лесенки в подвал.
Тут стоял свёрток из газетной бумаги, прислонённый к стене. Милка благоговейно подняла его и прижала к себе.
В свёртке был её Принц. Милка не могла заставить себя бросить портрет без присмотра. Мало ли что.
Со свёртком и сумкой, в которую сунула нож, Милка вышла из подъезда. Она попала в кровь левой ногой и теперь оставались следы. Милка вымыла ботинок в луже.
Великое спокойствие наполняло её душу. Никто её не найдёт. Принц и волшебство её защитят. Хорошо.
Уже изрядно отойдя от тёткиного дома, Милка вспомнила про зеркальце. Вытащила его из сумки и разбила об асфальт.
Как она не подумала, что зеркало ей теперь не нужно?
Смешно.
Прошёл дождь и перестал. Тучи разошлись, и в рваных просветах сквозили мокрые ультрамариновые небеса. Ветер благоухал мокрой землёй и проснувшимися деревьями. Стояла чудесная весенняя ночь.
Роман улыбнулся и вышел из автомобиля.
Автомобиль — не иномарка, правда, а всего-навсего «шестёрка» тускло-вишнёвого цвета — был новым пожертвованием паствы. Активисты Романовой Церкви Полуночных Убийц считали, что их лидеру не по чину ходить пешком. Конечно, собирая деньги с толпы прихожан, кое-что припрятали для себя, но Роман был не в претензии — только дал им понять, что знает об этом.
Чтобы были благодарны, уважали и боялись. Пугнуть до колик, обсмеять, милостиво простить и пригрозить пальчиком. И всё — твои.
Твари.
Роман запер дверцу. Задумчиво взглянул на парадный подъезд.
Клуб именовался «Берег». И имелся в виду, по всей вероятности, берег Стикса, потому что неоновый рисунок над входом изображал стопроцентного Харона, погружавшего в вечные воды весло. Мило. Не без примеси чёрного юмора. Даже слишком изысканно для упырей.
У врат дежурил цербер с толстой серой мордой. На нём был чёрный костюм и белая рубашка, как на гробовщике. Маленькие мёртвые глазки скользнули по Романовой фигуре, как шустрые слизняки — без особого любопытства. Упырь в приличной упаковке — и ладно.
А упаковка была — что надо. Свита Романа выбирала ему дорогие тряпки, в которых одиозный алкоголик и то выглядел бы как граф Сен-Жермен. Роман придирчиво выбирал уже из этих, выбранных, те, которые решал удостоить, так что выглядел, как граф Сен-Жермен в квадрате.
В несколько романтическом стиле. Василий язвил, что босс жутко хочет быть похожим на вампира хотя бы шмотками. Ну и чёрт с ним… Хотя, откровенно говоря, обидно слышать именно потому, что это правда.
