Роман нагнал её в два прыжка. Упыриха остановилась и оглянулась. При жизни ей было, вероятно, лет тридцать-сорок, этой замухрышке, закутанной в замызганный серенький шарфик. На белесом подслеповатом, но странно нежном для упыря личике появилось выражение тупого страха и раздражения.
— Девушка, на пару слов? — пригласил Роман, раздувая ноздри.
— Я тороплюсь, — в тоне упыря прозвучал намёк на жеманничанье, совершенно дикий на Романов слух.
— Прекрасная сегодня погода, — понёс Роман, почти не обдумывая слов. От свёртка несло холодом и болью. Это было невозможно и это было нестерпимо. — В такую погоду лучше гулять вдвоём и наслаждаться красотами этого дивного двора вместе, не так ли? Такая привлекательная девушка не может…
Он не успел придумать, что она не может. Упыриха поджала губы и произнесла ещё более жеманно:
— У меня дела, вы не понимаете, что ли? И вообще — я на улице не знакомлюсь.
Роман оторопел. Он никак не ожидал, что это начнёт с ним кокетничать, — но даже не в том было дело. Он отчётливо ощутил её тянущее присутствие рядом с собственной душой. Её взгляд сосал силу, насколько позволяла Романова растерянность — она даже причмокивала про себя. Ещё ни одно существо из Инобытия не пыталось питаться Романом так откровенно и нахально.
Роман понял, что продолжать светскую беседу в данном случае равнозначно позволению жрать себя дальше. Фигу.
— Что это у тебя? — спросил он грубо и протянул руку к свёртку.
— Не твоё дело! — взвизгнула упыриха, и в тоне вдруг прозвучала откровенная истерика. — Это моё, ясно?!
Она сделала попытку ускользнуть, но Роман удерживал существ и посильнее. Он поймал тварь за плечи и встряхнул так, что она взвизгнула, а потом отвесил оплеуху по всем киношным правилам.
Упыриха сжалась в комок и подобрала трясущуюся нижнюю губу. Её вид был омерзителен до предела.
— Ну не трогай, — заканючила она, хлюпая. — Это правда моё… Это портрет… моего дедушки… в молодости…
Роман больше не слушал. Он отодрал пальчики упыря, которые вцепились в свёрток мёртвой хваткой. Свёрток жёг руки силой и болью. Роман принялся разматывать несколько слоёв газеты.
Тварь сказала правду — в том смысле, что в газету действительно был завернут портрет. Вампира.
Дешёвая мазня века девятнадцатого, насколько Роману позволяли определить его скудные познания в живописи. Но эту мазню что-то одухотворяло, да так, что глаза вампира на портрете казались совершенно живыми — любопытно, отчего бы?
Роман принялся разглядывать портрет очень пристально. Его самого так же пристально стригла глазами упыриха, стоявшая рядом, сложив руки и скривив рот плаксивой гримасой.
— Отдай, — канючила она под руку. — Зачем тебе?.. Это мой Принц… Чего ты ко мне привязался?
Холст как холст. Рамка из чёрного дерева производит впечатление чего-то более качественного, чем сам портрет — искуснейшая тонкая резьба, изображающая лотосы, вплетённые в точный геометрический узор… Оп! Уж не каббалистические ли знаки?
Роман пошарил по карманам, и, не найдя ничего подходящего, осторожно надломил угол рамки руками. И почувствовал, как сила вампира сочится из трещины в старом дереве, как струйка холодной воды — этакий потусторонний сквознячок.
Он нажал сильнее. И ещё сильнее. Рамка треснула пополам и развалилась. Сила хлынула потоком — так, что Роман выпустил картину из рук и отпрянул.
Упыриха радостно вскрикнула и всплеснула руками.
Голубой мерцающий туман собрался на подсохшем асфальте в человеческую фигуру, сначала — призрачно мутную, потом — всё чётче и чётче. И мерцание погасло, как отрезанное.
Персонаж картины, юноша-вампир в истлевшей рубахе, сползающей с плеч, полуистлевших панталонах, стянутых на лодыжках и босой, сидел на земле, скорчившись и прижав руки к груди. Его трясло, как человека, который был заперт в холодильнике; спустя минуту после материализации вампир зашёлся судорожным кашлем.
«Вампиры болеют», — подумал Роман отстранённо.
Никогда раньше ему не приходилось видеть Хозяина Ночей и Вечного Князя в таком жалком и беспомощном виде. У вампира не было сил даже отстраниться, когда тварь в платочке подбежала и наклонилась. Он только снова раскашлялся до рвоты и конвульсий — и тут до Романа дошло…
Он отшвырнул тварь в сторону, проигнорировав обиженный вяк. Опустился на колени рядом с вампиром. Вампир поднял голову и взглянул ему в лицо испытывающим взглядом гордого существа, которое нуждается в помощи, но стыдится её просить.
Роман притормозил на секунду. Человеческие мерки отбрасывались страшно тяжело — целоваться с мужиком взасос?! Но он вспомнил Анну, прижавшуюся к стене — приступ стыда и сострадания помог справиться с человеческой щепетильностью.
Роман придвинулся поближе, притянул вампира к себе и поцеловал с таким чувством, будто делал раненому искусственное дыхание. Ему хотелось отдать, он подумал как можно явственнее: «Бери, старик!» — и приготовился к леденящему холоду и дикой боли, но ни холода, ни боли не было.
Сначала было только чужое порывистое дыхание, пахнущее мятой и морозом, и привкус льда и крови на губах. А потом весь окружающий мир дрогнул и расплылся и…
… конь летел галопом, легко и плавно, и огромная яркая луна стояла над прудом, разбросав по воде пригоршни сияющих червонцев, и тополи Старой Аллеи летели навстречу, а у часовни дожидалась она, моя пани…
… чудная моя, чудная, свет сердца моего, видишь ли, пани моя, я на коленях перед тобой. И одна ты — вселенная моя, и что за дело мне до света… и до тьмы, коли уж на то пошло… шляхтич не побоится чёртовых лап, а целая вечность в объятиях твоих стоит спасения души! Не смейся надо мной, ясочка моя, я пьян тобой, как драгоценным вином, но всё понимаю — ей-ей, понимаю. Хочешь — выпей крови моей! Хочешь — и душу мою возьми в придачу, прекрасная пани моя Ядвига…
… а луна наклонилась над башнями. Прочь от окна. Зал плыл в сиянии свечей, и мазурка гремела, и было жарко от бесчисленных огней, и от рук, и от губ… и её пальцы были горячи, в глазах сияли свечи и луна, и щёки горели, и вороной локон выбился на белый лоб. Это мой родовой герб, «Крепость и Знамя», а что это значит, я не знаю, я не учёный герольд, а вот ещё есть такой герб — «Вша пляшет на барабане» — это значит понятно что: в военных походах шляхту кусали блохи, а им всё было нипочём, моим предкам, а ты смеёшься, ты смеёшься, барвинок мой, и твои руки жгут мою шею — мы ещё будем танцевать, ты не отдала следующего танца? Твой платок…
… сидели в беседке на острове, и наши руки соприкасались, и она не боялась холода, потому что была горяча за двоих, она не чувствовала холода от жара любви, и она ещё не знала, что брат её мёртв, и что он мёртв оттого, что тоже звал меня встретиться — и выпил со мной напоследок…
… небеса — как омут, глубокий и чёрный, а звёзд такое великое множество, будто кто достал их из тайного места и повсюду рассыпал, и звёзды пахнут холодной водой, а внизу — леса, леса — глухая волчья темнота — и волчий вой — и огоньки хуторов — и звёздный туман, и холодная кривая сабля реки в чёрных бархатных ножнах…
