— Я говорю — верни мою жену! — рявкнул Ричард, забыв всякие приличия. Просто прелесть, каковы они без масок, эти добрые государи. Он сейчас невозможно напоминал моего батюшку во гневе — и я подумал, что братец Людвиг, вероятно, вырос бы таким же, не убей я его в юности. — Ты слышишь, король гнилья, верни мою жену! Ты сгоришь в аду, но будь ты проклят перед этим — верни мне мою жену!..
Его свита между тем потихоньку отступала назад. Бедолаги, верно, чувствовали, что им нельзя, не почину слушать семейные разборки короля. А Ричарда снова понесло, как тогда, в парадном зале.
Я не знал, как теперь его заткнуть. Мне очень хотелось всё закончить. Я был удовлетворён — мне вернули мои земли, бумага составлена по форме, недаром воевали — но теперь пора домой. Почему я должен терять тут время, слушая идиота Ричарда?
А он вопил быстрее и быстрее, повторяясь и брызгая слюной, — и тут Магдала сказала:
— Уймись.
И все услышали. Её голос прозвучал, как удар колокола. Ричард дёрнулся и уставился на неё, будто она стукнула его по голове и оглушила. Наступила чудовищная тишина — только лязгнула упряжь у чьей-то лошади. А Магдала продолжала:
— Не вытирайте ноги о собственный штандарт, сударь. Уже ничего нельзя изменить, так сделайте милость — не унижайтесь на прощанье. Это ведь не только ваше личное унижение, сударь.
Ричард смотрел на неё так, будто видел впервые в жизни. И будто она не женщина, а какое-то страшное диво. А потом еле слышно проговорил:
— Боже мой… ты, стерва… изменница… ты сама… да как ты… ты давно… а с кем, хотел бы я знать, ты детей…
Вот этого я уже никак не мог допустить. Потому что дети Магдалы не должны подозреваться в незаконнорождённости, что бы этот сукин сын о ней ни думал.
Я ударил его Даром, как мечом — наотмашь. И он схватился за горло и сполз с седла. Кто-то в толпе пронзительно заорал. И почти тут же я услышал звон тетивы.
Я не знаю, как это пришло им в голову и кто распорядился. Может, это в последний момент перед выездом стукнуло Ричарду в прянишную голову или ему подсказал кто-то разумный — именно потому, что от стрел защититься труднее всего. А может, это осенило кого-то из свиты экспромтом: мы слишком выехали вперёд, мои мертвецы остались далековато за нашими спинами и не успели бы даже попытаться нас прикрыть. Удачная идея, только вот авторство установить уже невозможно. А дальше всё происходило гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
Я содрал с запястья повязку — стрела вошла в мою руку повыше локтя, но крови оказалось мало, хотя те, кто стоял ближе ко мне, и так повалились на землю в конвульсиях. Я вытащил кинжал, полоснул себя рядом со стрелой и запел. Несколько стрел воткнулись в лошадь, одна — в моё бедро, ещё одна — в бок, между ремнём и панцирем.
И тут Дар выплеснулся волной огня.
Я никогда не убивал через проклятую кровь толпу на таком расстоянии. Это было ужасно — тяжелее, чем поднять целое кладбище, тяжелее, чем вести мёртвых в бой: я всем открытым разумом ощущал, как души, которые я выдирал из тел, тщетно цеплялись за жизнь. Свита Ричарда… Дай Боже мне забыть когда-нибудь, как они умирали!
Я не знаю, как я смог это сделать. Сейчас, когда я вспоминаю, как это происходило, мне становится холодно. Я ничего не слышал — хотя они, наверное, кричали. Я стал чистой силой разрушения. Я чувствовал, как смерть разливается вокруг меня всё шире и шире, и не мог остановить этот огненный вал — его подхлёстывали дикая боль и мучительный страх за Магдалу, за мою Магдалу без панциря, без шлема, без кольчуги, мою беззащитную Магдалу…
Я очнулся от ледяного холода — Дар вытек до дна. Я понял, что очень далеко вокруг уже нет ничего живого, — но как-то не до конца осознал смысл этого вывода. Я наконец услышал мёртвую тишину. Яркий солнечный свет озарял синеватый весенний снег и пёстрые тряпки с золотым шитьём на человеческих и лошадиных трупах. Меня тошнило, и бок болел режущей болью, так, что стрел в руке и бедре я почти не чувствовал. Я мог думать только о Магдале — и обернулся к ней: точно знал, что её задеть не мог, что прикрыл её Даром, как щитом, что её всё время держал в уме…
Она лежала на растаявшем снегу рядом со своей лошадью — соскользнув с седла. На её лице осталось выражение вампирского ледяного покоя. Она не успела закрыть глаза. Две стрелы. Одна — чуть выше ключицы. Вторая — под левую грудь. Всё.
Я хотел спрыгнуть с коня, чтобы подойти к ней, но тут мир опрокинулся и потемнел.
Первое ощущение, которое я осознал, — холод. Ужасный холод. Холоднее всего боку под панцирем — в нём будто кусок острого льда застрял. И голове холодно. И мутит.
Я открыл глаза — будто чугунные ставни поднял вместо век. И увидел чёрное ветреное небо с зелёной звездой и белое лицо Клода — мутно.
А, так это холодное — руки Клода, думаю… Вампирская Сила… в моё опустошённое тело. Понятно. А где Магдала?
Агнесса сбоку сказала:
— Государь, вы меня слышите? — её голос отдался раскатом эха в моей голове, как в пустом храме. — Государь, очнитесь!
Я хотел ей сказать, что слышу, что всё в порядке, но ворочать языком оказалось страшно тяжело, а ещё приходилось держать глаза открытыми. Это была непосильная работа. Я устал.
Клод погладил меня по лицу ледяной ладонью — это меня чуть-чуть встряхнуло. Он вливал в меня свою Силу и говорил:
— Государь, пожалуйста, очнитесь. Надо позвать гвардейцев. Надо приказать гвардейцам продолжать нести службу — слышите? Государь, пожалуйста!
Я не смог ничего сказать, но отдал мысленный приказ. Услышал, как лязгают доспехи и лошадиная сбруя, как стучат колёса… Повозка, что ли?
Наверное, Клод меня поднял — переложил на что-то мягкое. Стало очень тошно, всё поплыло, звезда в темноте перед глазами качалась, качалась… А я хотел ему сказать, чтобы он позаботился о Магдале, — вопил мысленно, но сил, наверное, совсем не было.
Агнесса сказала:
— Всё будет хорошо, государь. Мёртвых предадут земле. Бумаги — у Клода. Всё в порядке.
Ничего не в порядке, подумал я и провалился в мягкую черноту без дна.
Вероятно, я тогда умер бы, не будь при мне вампиров.
Никто не сделал бы для меня больше, чем Агнесса с Клодом. Они вытащили меня с Той Самой Стороны — будем называть вещи своими именами.
Уже много позже я узнал, что натворил тот освобождённый поток Дара. Смерть расплескалась, широким кругом, захватив почти весь городской центр, королевский дворец, торговые ряды — на милю вокруг, не меньше. Городу ещё повезло, что многие его жители разбежались при виде моей армии; но всё равно, те, кто остался, — простой люд, ремесленники, купцы, женщины — все они попали под тот же топор, как это ни прискорбно. Живые люди уцелели только в предместьях, но были в таком ужасе, что никому и в голову не пришло соваться к королевскому дворцу, где происходил какой-то кошмар. Я пролежал в тающем снегу среди трупов до самых сумерек — и никто не попытался меня добить.
