Надежда подозрительно взглянула на коротышку. За ее спиной в
тамбуре возвышался величественный силуэт, при виде которого сразу пришел на
память Константин Сергеевич Станиславский.
Проводница ловко метнула на перрон огромный чемодан, помогла
монументальной старухе преодолеть последнее препятствие и поспешно скрылась.
При свете люминесцентных ламп сходство со Станиславским
усилилось: то же удлиненное породистое лицо с выражением брезгливого недоверия,
то же пенсне с черной шелковой лентой...
— Тетя Вася? — неуверенно осведомилась Надежда.
— Ну наконец-то! — Старуха откинула станиславскую
голову и оценивающе оглядела Надежду. — Я уже думала, что за мной никто не
придет! Ты кто?
— Я дочка Татьяны Васильевны, — робко доложила Надежда,
она неожиданно почувствовала себя маленькой девочкой и страшно захотела сделать
книксен. Остановило ее только то, что она смутно представляла себе, что это
такое.
— У Тани есть дочка? — изумилась старуха. —
Ах да, мне, кажется, писали, что она вышла замуж.
Надежда решила разговоры и выяснение родства отложить на
потом и замахала рукой носильщику. Тот радостно подкатил свою тележку, но
старуха величественно мотнула головой:
— Что за барские замашки! В жизни не пользовалась
носильщиками! У меня всего-то багажа — два места. Интеллигентный человек должен
ездить налегке.
Носильщик разочарованно удалился. Надежда тяжело вздохнула и
шагнула к теткиному багажу. Этот багаж состоял из небольшой черной сумки и
огромного допотопного фанерного чемодана с металлическими уголками. Тетка
подхватила сумку и быстро зашагала по перрону. Надежда взялась за ручку
чемодана и охнула. Этот монстр весил не меньше центнера.
Кое-как протащившись первые десять метров, Надежда закричала
гордо удаляющейся старухе:
— Тетя Вася? Не бегите так, мне за вами не успеть!
Тетка обернулась на нее с высокомерным недоумением и
пробасила:
— До чего изнежена нынешняя молодежь!
Причисление к молодежи Надежде Николаевне очень польстило, и
она прохромала на чистом энтузиазме еще метров двадцать.
Рука отрывалась, плечо ныло, сердце колотилось в грудную
клетку, как граф Монте-Кристо в стену своей камеры.
— Тетя Вася, постойте минутку! — взмолилась
несчастная. — Что у вас там такое?
— Только самое необходимое! — отчеканила старуха,
но все-таки остановилась, снизойдя к слабости молодого поколения.
С огромным трудом, останавливаясь через каждые десять шагов,
что неизменно вызывало теткино ворчание, Надежда доволокла неподъемный чемодан до
стоянки такси.
К пущему расстройству она заметила, что железные уголки
чемодана вдрызг разодрали хорошие новые колготки.
«А еще семьдесят ден! — с обидой подумала она. —
Прочные называется! Хотя этаким чемоданом и чертову кожу порвешь!»
Единственный на стоянке частник заломил несусветную цену.
Тетка гордо заявила, что за такие деньги ни за что не поедет и вообще нельзя
поощрять спекуляцию, но Надежда была окончательно сломлена чемоданом, мечтала
только о том, чтобы доставить обоих — чемодан и тетку — до места ночлега, и
согласилась, не торгуясь.
В довершение ко всем прочим удовольствиям в доме у матери не
было лифта, так что чемодан пришлось еще и поднимать на третий этаж.
Мать, совершенно зеленая от перенесенных волнений, открыла
дверь. Надежда первым втолкнула в прихожую чемодан, и это чудовище неожиданно
распахнулось, вывалив на пол груду каких-то зеленовато-серых черепков, кое-как
обернутых белыми, чистенькими тряпочками.
— Что это?! — завопила Надежда, подняв с полу
особенно замызганный черепок, покрытый какими-то чудовищными каракулями. —
И вот это я тащила на себе через весь город?
— Осторожно! — вскрикнула тетка, ворвавшись в
квартиру и выхватив черепок у Надежды. — Ты не представляешь, какое
сокровище держишь в руках!
Она поправила пенсне, гордо вытянула перед собой руку с
черепком и торжественно прочла начертанные на нем клинописные каракули,
сделавшись еще больше похожей на Станиславского, которого Надежда, конечно,
никогда не видела:
— О, приди же к нам, приди, львиноголовая Ламашту!
* * *
— О, приди же к нам, приди, львиноголовая
Ламашту! — нараспев проговорил высокий жрец с длинными черными волосами,
перехваченными белой лентой, одетый в белые одежды. — О, приди к нам,
поднимись из своих подземных чертогов, приведи за собою своих страшных спутников!
Приведи за собой уттуков и асакков, тени мертвых и духов преисподней! Приведи
за собой этимли и галле, злых демонов черной полночи!
Приведи голодные призраки галле лемнуте!
Жрец ударил коротким жезлом в медный гонг, и гулкий
тоскливый звон поплыл по святилищу, отражаясь от его сырых неровных стен и
заставляя колебаться пламя дымных, чадящих факелов.
— Слушай, слушай нас, великий Бел-Энлиль, двуединый
Бел-Ашур! Слушай нас, мудрый! Молимся мы тебе и славу поем тебе, но призываем
сегодня черную твою дочь, порождение тьмы, львиноголовую Ламашту.
Ей, вечно живой и вечно мертвой, приносим мы сегодня великую
жертву!
Жрец снова ударил в гонг, и из-за парчового покрывала,
скрывавшего темный угол святилища, появились двое его прислужников — двое
высоких людей в белых одеждах и золотых масках с черными провалами глаз.
Или не были эти двое людьми? Страшным, неземным холодом
повеяло в святилище при их появлении.
Правда, здесь, в этом тайном подземелье, и без того было
холодно и сыро, дымные факелы едва рассеивали мрак, в котором теснились
несколько десятков посвященных.
Только жрец с жезлом власти в руке и позолоченный алтарь
были ярко освещены, как сцена в театре, и теперь на эту освещенную факелами
сцену вышли двое златолицых.
— Прими, прими, львиноголовая, нашу великую
жертву! — проговорил жрец нараспев сильным и красивым голосом.
Прислужники подошли с двух сторон к алтарю и одновременно с
новым ударом гонга бросили на его сверкающую поверхность три темных круглых
предмета, извлеченных из складок белых развевающихся одежд.
Свет факелов стал на мгновение ярче, и в этом свете
посвященные разглядели, что прислужники возложили на алтарь три отрубленные
человеческие головы.
Вздох ужаса, пробежал по святилищу, но не успел еще стихнуть
этот вздох, как новый звук наполнил подземелье: низкий звериный рев,
одновременно тоскливый и радостный, завораживающий и леденящий кровь...
Посвященные отшатнулись от алтаря, сбились в плотную кучу,
как овцы сбиваются плотнее при приближении хищника. Каждому хотелось
почувствовать человеческое тепло соседа, отгородиться этим теплом от ледяного
ужаса преисподней...
