За оградой кладбища, где хоронят некрещеных, а также клятвопреступников и самоубийц, по ночам начали твориться странные вещи: мертвые встают из могил, затевают свары, иногда выходят на дорогу в ожидании запоздавшего путника.
– Да, – протянул Лоенгрин озадаченно, – а я думал, буду учить здешних крестьян овец разводить…
– Овец? – удивилась она. – Каких овец?
– Да любых, – ответил он. – Лучше, конечно, тонкорунных, но можно и мясную породу. Кроме шерсти и мяса, очень хорош овечий сыр, а молоко вообще просто чудо… Я видел, как в других странах на одних только овцах растет богатство и благосостояние.
Она наморщила хорошенький носик.
– Овец? Разве это занятие для благородного лорда?.. Ну, хорошо-хорошо, тебе виднее. Ты знаешь другие страны и народы, а я даже Брабанта как следует не видела. Только свой замок и чуть-чуть вокруг замка. Если ты говоришь, что овцы дадут простым крестьянам выгоду, то пусть заводят этих самых овец.
Он поцеловал ее в лоб.
– Ты не против? – спросил он с улыбкой.
– Нет, конечно, – сказала она, посмотрела на него, возмутилась: – Ты чего, дразнишься? Ты же теперь лорд и этого замка, и всего Брабанта! Или ты сам не знаешь, как разводить овец, только дразнишь меня, вот такую жалобную?.. Точно не знаешь! Вы же в своем Ордене только сидите и слушаете вопли о помощи?.. Что, не так?
Он покачал головой.
– Совсем нет.
– А как?
– Наши рыцари, – объяснил он серьезно, – постоянно покидают замок… одни, вот как я, открыто, другие предпочитают странствовать под видом бардов, торговцев, бродячих охотников. Так им удается узнать больше, а помощь их бывает неожиданной и более уместной.
Она сказала задумчиво:
– И народ преисполняется надежды…
– Умница, – сказал он. – А еще деспоты трепещут… ну, пусть не трепещут, но понимают, что и на них найдется управа, если слишком… да, слишком. Мы не в состоянии истребить и даже наказать все зло на свете, но наиболее заметных или зарвавшихся злодеев судить по своему рыцарскому кодексу можем, кем бы эти злодеи ни были и где бы они ни находились.
Она спросила, судорожно вздохнув:
– А король Генрих?.. Он злодей или нет?
Лоенгрин ласково перебирал ее золотые волосы, Эльза счастливо закрывала глаза, никогда не думала, что прикосновения могучих мужских рук могут быть такими ласковыми и нежными.
– Он король, – ответил Лоенгрин.
– Я знаю…
– Король, – повторил Лоенгрин, – а это обязывает.
Эльза воскликнула в негодовании:
– Он собирался отдать герцогство Тельрамунду!
– Да, – согласился Лоенгрин с неохотой, – но он исходил из интересов королевства. Он соблюдает законы, и если бы ты представила веские доказательства, что герцог оставил корону тебе, король ни за что не посмел бы передавать герцогство Тельрамунду, хотя на этом потерял бы его поддержку, а то и приобрел бы сильного врага в тылу. Но при равных условиях королю выгоднее предпочесть Тельрамунда, так он получает преданного вассала, страна снова становится сильной и монолитной. Так что король не злодей, нет.
– А кто?
– Политик.
– Политик, – повторила она незнакомое слово, – а это кто?
– Человек, который бывает хуже любого злодея… но бывает и лучше святого. Увы, политик – самый опасный человек, потому что для него не существует понятия чести. Он легко может предать как ради зла, так и ради добра.
– Ужасно, – прошептала она в отвращении.
– Да, – согласился он. – Политик ищет только выгоду. Ничего, кроме выгоды, для него не существует. Он легко растопчет любые святыни, предаст родителей, жену и детей, друзей, трон, отречется от церкви… все это для него только слова, а выгода – все.
Она воскликнула:
– Тогда король Генрих злодей?
– Да, – ответил он. – Но пока что он укрепляет королевство. Понимаешь, мелкий злодей заботится о выгоде для себя лично, средний злодей готов всех ограбить, предать и даже перебить ради своего баронства или графства, а крупный злодей думает прежде всего о процветании своего королевства. На прочие ему наплевать… Так что Генрих – злодей, и гореть ему в аду, но он укрепляет королевство, не дает вторгаться в его пределы врагу, а крестьяне под его властью богатеют, торговля расцветает, строители возводят новые города и строят церкви дивной красоты, перед величием которых замрут следующие поколения…
Она посмотрела на него исподлобья:
– Потому Генриха вы не останавливаете?
Он вздохнул:
– Зла в мире слишком много, мы пресекаем только самое явное. Но мы не боремся за тех, кто сам не желает быть спасенным.
Ей почудилось в его тоне неясное предостережение.
– Это как?
Он погладил ее по голове.
– Есть закон, а есть совесть. Мы можем покарать человека, преступающего закон, а вот живущего не по совести… увы, человек должен сам научиться жить с нею в ладу. Ты идешь вниз или остаешься?
– А ты?
– Я спущусь во двор, нужно получше познакомиться с рыцарями.
– Тогда я буду в своих покоях.
– Хорошо.
– Не задерживайтесь, мой господин!
Он спустился по длинной винтовой лестнице, внутри башни настолько темно и неуютно, что на выходе его ослепило яркое солнце.
Перигейл показывал рыцарям, что помоложе, приемы защиты щитом от удара снизу, Лоенгрин посмотрел, сказал со вздохом:
– Эх, если бы все можно было решить молодецким ударом меча.
Перигейл спросил встревоженно:
– Что, кто-то затевает мятеж?
Лоенгрин покачал головой.
– Нет… впрочем, не знаю. Может, и затевает. Но мятеж – это не самое опасное.
– А что может быть опаснее?
Все слушали внимательно и настороженно. Он чувствовал, как исподтишка рассматривают, сравнивают размах его плеч и крепость фигуры со своими. Победитель Тельрамунда, по общему мнению, должен быть крупнее грозного графа, а если почти такой же, как и они, то в чем его сила?
– Я обратил внимание, – ответил Лоенгрин кротко, – в замке нет церкви…
Перигейл сказал быстро:
– Есть часовня!
Лоенгрин кивнул:
– Заметил. Маленькая и запущенная. А где священник? Почему я его до сих пор не видел?
– Весь в делах, – ответил Перигейл с неопределенностью в голосе.
– Это как?
– Ну, кому-то дает отпущение грехов, – объяснил Перигейл, – у кого-то принимает последнее дыхание, кого-то крестит… Он в основном ходит по селам.
