Нил проводил их долгим взглядом.
– Куда они… на ночь?
Лоенгрин бросил резко:
– Вон постоялый двор. Не отставай, а то брошу.
Ворота уже заперты на ночь, пришлось стучать, пока кто-то не спросил издали заспанным, сиплым пропитым голосом, чего им тут надо и чего разъездились, на ночь глядя.
Лоенгрин вежливо ответил, кто они, а Нил сказал ему зло:
– Герцог, а оправдываетесь! Посмели бы такое брякнуть Тельрамунду! Он бы и ворота вышиб… В герцогстве его боятся и уважают. Он злой и самый сильный… Вот и вам пришлось с ним повозиться, пока он оказался на земле.
Ворота им отперли, оба въехали во двор, заставленный повозками и телегами, Нил видел, что рыцарь колеблется, словно не решился, сказать ли правду, что будет похожа на хвастовство, либо же смолчать из скромности, но тогда введет оруженосца в заблуждение, а это еще больший грех…
Наконец рыцарь Лебедя развел руками, видно было, что очень не хочет такое говорить, наконец произнес с неловкостью:
– Не настолько уж и силен, как ты думаешь. На самом деле я мог бы покончить с ним за один-два удара.
Нил ахнул:
– Так почему же… Ваша слава была бы еще выше! Зачем? Хотели устроить для короля развлечение?
Они подъехали к коновязи, Нил собирался оставить лошадей здесь, но появился заспанный конюх и сказал с гордостью, что у них тут приличная гостиница, кони ночуют в теплой конюшне, а как там сами люди, ему безразлично.
Лоенгрин проводил взглядом уводимых коней, покачал головой.
– Я хотел дать Тельрамунду возможность раскаяться. В отличие от зрителей он быстро понял, что я и сильнее, и вообще превосхожу в поединке и воинском умении. Но гордость не позволяла ему сдаться. Он хотел погибнуть…
– Зачем?
– Он всегда был победителем, – напомнил Лоенгрин. – Он не хотел стать свидетелем своего позора.
Они обогнули здание и пошли к главному входу, Нил вскрикнул догадливо:
– А-а, вы хотели его опозорить?
Лоенгрин вздохнул.
– Нил, – сказал он с мягким укором, – ну зачем мне его позорить? Я давал ему время признаться, что он поступил нехорошо… просто нехорошо.
– Но он так и не понял!
Лоенгрин сказал задумчиво:
– Думаю, понял.
– Тогда почему же…
– А ты, – поинтересовался Лоенгрин печально, – из ложной гордости не делал глупостей?
– Ну, то я…
– Все мы, увы… Хоть Тельрамунд и понял все, но у него язык не поворачивался это признать! Ложная гордость, что есть гордыня, – смертный грех. Я его измучил, выбил боевой дух настолько, что он, тяжелораненый, избитый, растерявший все силы, в конце концов попросил пощады и признался, что оклеветал Эльзу, а также признал клятву на мече ложной. А сбей я его с ног первыми же ударами, он бы стоял на своем…
Дверь им отворили после настойчивого стука, они ввалились в пустое помещение, Нил сразу же рухнул за ближайший стол и завопил мощно, призывая хозяина.
Хозяин в самом деле явился лично, слуг не заставить работать так, как работает на себя сам владелец.
– Доброй ночи, – сказал он вежливо, – что будете заказывать?
Нил сказал важно:
– Разуй глаза! Перед тобой герцог Брабанта благородный Лоенгрин, рыцарь Лебедя!.. Тащи все лучшее.
Хозяин поклонился.
– Да, конечно, все лучшее.
Он удалился, Лоенгрин сказал с укором:
– Не важничай.
Нил изумился:
– Почему?
– Нехорошо.
– Почему?
– Просто нехорошо, – ответил Лоенгрин строго.
Им подали на стол холодное мясо на разогрев аппетита, затем сразу же горячее, и бедный Нил изо всех сил сдерживался, глядя, как Лоенгрин сперва помыл руки, затем сел за стол и, сложив ладони, прочел долгую благодарственную молитву совсем не так вяло, неразборчиво и скороговоркой, как их священник, и теперь Нилу показалось, что впервые он слышит ее полностью…
Перед ним исходит горячим паром только что зажаренный молодой гусь, со всех сторон обложен испеченными в толченых сухарях коричневыми комочками дроздов, но рыцарь сосредоточенно и с чувством договорил последние слова молитвы, помолчал несколько мгновений, не двигаясь, словно впав в ступор, и лишь потом неторопливо взял в руки нож.
– Чудесно, – промычал Нил с набитым ртом, – никогда так не ел…
– Так жадно? – переспросил Лоенгрин.
– Не, вкусно.
– Ты так всякий раз говоришь, – напомнил Лоенгрин.
– Что делать, мой желудок вчерашнего добра уже не помнит, скотина… Кстати, мне как-то довелось пару раз обедать с преподобным отцом Патрикиусом, так он просто говорил: «Благодарю Тебя, Господи, за хлеб-соль», и тут же начинал есть. А то и вовсе: «Благодарю, Господи».
– Намекаешь, что я прочел молитву целиком?
– Ну…
– Эх, Нил, ты в самом деле думаешь, Господь слушает наши молитвы?
Нил застыл с открытым ртом, даже кусок жареной баранины остановился перед его губами.
– Ну… а зачем же тогда молимся?
– Для себя, Нил, для себя.
– Как это?
– Человек только тогда человек, а не скотина, когда не набрасывается на еду. Уметь сдержать себя – признак благородного человека. Молитва и служит для того, чтобы не начинать хватать еду, как животное. Манеры, Нил, манеры! Только ими и отличаемся.
Он с трудом сдержал улыбку, глядя, как Нил тут же выпрямился, подражая ему, убрал локти со стола и начал есть медленно, не выказывая голода, все время поглядывая на знатного рыцаря, сведущего в куртуазных манерах благородных людей.
Общество требует от рыцаря быть сведущим в вопросах религии, знать правила придворного этикета, владеть «семью рыцарскими добродетелями»: верховой ездой, фехтованием, искусным обращением с копьем, плаванием, охотой, игрой в шашки, сочинением и пением стихов в честь дамы сердца.
Рыцарь Лебедя, похоже, не только владеет всем этим обязательным минимумом, но и знает намного больше, что делает его не просто рыцарем, но образцовым рыцарем.
Нил поглядывал на сюзерена и с неловкостью запивал каждый кусок вином, отмечая, что сам рыцарь Лебедя к вину почти не притрагивается.
Лоенгрин бесшумно опустил чашу с остатками вина на стол.
– Все, – сказал он строго. – Спать. Утром тяжелый день.
– А когда он был легким, – проворчал Нил. – Да еще с утра…
Глава 10
Утром в самом деле рыцарь Лебедя проигнорировал две роскошные деревни с богатыми пашнями и садами, проехал также мимо высокого замка с горделиво развевающимися стягами на башнях, на стене их заметили и махали руками.
