– Аминь, – закончил Лоенгрин.
– Аминь, – сказал Нил поспешно.
Он едва удержался, чтобы не схватить аппетитно пахнущий кусок жареного мяса раньше своего лорда, но, едва Лоенгрин принялся за трапезу, дал себе волю: рычал, урчал, чавкал, пожирал, как голодный зверь, довольно всхрюкивал.
В какой-то момент перехватил внимательный взгляд Лоенгрина, к его удивлению, не столько осуждение, как жалость и сочувствие, застеснялся, однако Лоенгрин сказал терпеливо:
– Я понимаю, какое удовольствие ты испытываешь. Правда-правда.
Нил тут же протянул ему только что отрезанный ломоть мяса.
– Ваша милость, прошу вас!
Лоенгрин покачал головой.
– Нет-нет.
– Но вы же сказали…
Лоенгрин мягко улыбнулся и сказал все так же терпеливо и отечески:
– Нил, ты даже не представляешь, какое удовольствие можно получать, отказываясь от чего-то лакомого, запретного, манящего!
Нил захлопал глазами, изумление на его роже было таким неподдельным, что Лоенгрин расхохотался, показывая красивые здоровые зубы.
Нил пробормотал:
– Вы так шутите, сэр?
Лоенгрин помотал головой.
– Ты слышал истории про Симеона-столпника?
Нил кивнул.
– Да-да, он уже сорок лет стоит на столбе, лишая себя всех радостей.
– Он ест только раз в день, – добавил Лоенгрин, – и то лишь хлеб и воду, что приносят ему из монастыря. Он не стрижет волосы и ногти, волосы отросли уже до пят и укрывают его в зимние морозы, а когти стали, как у зверя.
Нил кивал, лицо стало сочувствующим, но тут обратил внимание, что Лоенгрин говорит с великим уважением и даже некой завистью.
– Ваша милость! – вскрикнул он шокированно.
Лоенгрин кивнул.
– Да, Нил, это святой человек. Он ежечасно и ежесекундно сражается с дьяволом, что в каждом из нас. И каждый из нас ведет с дьяволом борьбу, но кто-то чуть-чуть, кто-то дает отпор, а Симеон вторгся на земли самого дьявола и крушит его твердыни! Главное, всем показывает своим примером, что дьявола сокрушить можно.
Нил вскричал горестно:
– Да где же тут борьба?
– Нил, – сказал Лоенгрин с укором. – Я – рыцарь, но даже я не считаю, что против дьявола можно выступить вот только так на коне с копьем под мышкой. Дьявол воюет против нас соблазнами! И Симеон отказался от всех соблазнов, воинственно воздержался, а не трусливо! Я говорил, что, воздерживаясь, можно получать радость выше, чем удовлетворяя свои простые желания. На самом деле Симеон вовсе не страдает в настоящем понимании, в высоком. Он ломится победно вперед, он гонит и крушит врага, он повергает его огненным мечом убежденности, гоняется за разбегающимися миллионами по всему полю и убивает их без всякой жалости в праведном гневе!
Нил хлопал глазами, но это слишком сложно, спросил о том, что попроще:
– Значит, отказываясь от жареного мяса в постные дни, вы тоже получаете удовольствие?
– Еще какое, – заверил Лоенгрин.
Нил ужаснулся:
– Но… как?
Лоенгрин сказал задумчиво:
– Господь отделил человека от скотов, не так ли?
– Ну да…
– А в чем?
– Душу ему вдохнул, – сказал Нил, довольный, что хоть что-то помнит из скучных церковных нравоучений. – До этого душа была только у одного Бога, даже у ангелов ее нет, а когда вдохнул в Адама, то теперь есть и у всех человеков. Даже у женщин, говорят, тоже есть, только поменьше. Совсем маленькая вообще-то.
– Значит, человек отличается от скотов, – подытожил Лоенгрин с той занудностью, из-за которой Нил иногда подозревал, что его сюзерен слишком уж засиделся в молодости среди монахов, – присутствием души. А все остальное у него, кроме души, такое же, как у скотов. И желания у него обычные, скотские. Я не говорю, что все скотские желания плохо! Если бы мы не следовали простым скотским желанием поесть и напиться – мы бы померли, не так ли?
– Так, – подтвердил Нил охотно и посмотрел все еще голодными глазами на разложенные припасы.
– Душа же проявляется только в том, Нил, что человек в отличие от скотов может заставить себя делать то, что совсем не хочется его скотской половине. Это может делать только человек! Ни один скот не утерпит, видя перед собой еду, чтобы тут же на нее не наброситься. Это хоть волк, хоть лев, хоть орел или пусть это не вкушающий мяса осел, козел или простой кролик…
Нил спросил с недоверием:
– И что же этот Симеон-столпник доказывает? Что он человек?
Лоенгрин кивнул.
– Молодец, Нил!
– Стараюсь, ваша светлость… Я угадал?
– Попал в точку, – заверил Лоенгрин. – Симеон-столпник доказывает, и другие святые подвижники доказывают. Все они доказывают прежде всего воздержанием. От еды, вина, женщин, музыки, соблазнов… Это не только самый простой способ, но и самый наглядный. Мы, кстати, все это делаем. Кто дважды, кто трижды в день.
Нил добросовестно подумал, но не вспомнил, когда же это трижды в день уподобляется Симеону-столпнику.
– И что, я тоже?
– И ты, – сообщил Лоенгрин, – если читаешь перед едой молитву.
Нил попытался вспомнить, насколько длинен промежуток между словами «Спасибо, Господи, за обед» и мгновением, когда он зачерпывает ложкой похлебку или разрывает жадными руками жареную курицу, потом решил, что если даже промежутка вовсе нет, а он хватает еду уже с этими словами, то и это весьма благочестиво, раз не забыл сказать такие слова. А это значит, что у него есть некоторое воздержание, а значит – и душа. И вообще он почти Симеон-столпник, только тот воздерживается просто чуть дольше.
Он повеселел, посмотрел орлом.
– Эт да! А мой отец так вообще, пока тоже всю молитву не дочитает до конца, к еде не приступает!
– У него силен дух, – одобрил Лоенгрин. – Думаешь, ему не хочется ухватить зажаренную курицу, рвать ее на куски и совать горячее сочное мясо в рот?
Нил раскрыл рот. Он вспоминал всегда спокойное лицо отца, величественное и достойное, ему казалось, что это отец и есть, а выходит, что он прикидывался?
– Он притворяется?
Лоенгрин на мгновение замешкался, не понял сперва простого вопроса, затем кивнул.
– Нил, человек от зверя тем и отличается, что умеет прикидываться. Человек – только тогда человек, когда прикидывается! Без прикидывания мы все – скоты. Просто животные. Но мы помним о божественной душе, что в нашем теле двуногого скота, потому стараемся себя вести так, будто эта душа не где-то затоптана под стельку сапога, а главенствует в теле!
– Во как…
