Он начал насвистывать, искусно подражая сладкому звуку свирели. К нашему изумлению, Огонек, кружась, отлетел от деревьев и завис перед лицом Альфандерри.
– Огонек, ты отличный парень, не так ли? – сказал менестрель воздуху перед собой. – Плохо только, что мы съели все жаркое и можем разделить с тобой лишь хлеб.
С этими словами он отыскал корочку хлеба и взял ее в руку, словно собирался покормить белку.
– Но ведь на самом деле ты его не видишь? – удивился Мэрэм.
– Разумеется! Альфандерри никогда не ел тиманы, – ответил мастер Йувейн.
– Конечно, вижу! Он просто стеснительный. Давай, Огонек, ничего тебе от хлеба не будет.
Чтобы доказать это, Альфандерри откусил большой кусок и придержал губами. Потом поднял руку, словно приглашая Огонька прыгнуть на нее и взять кусочек хлеба у него изо рта.
Как ни странно, Огонек сел к нему на ладонь. Спиральные переливы его тела озарились сиреневыми искорками.
– Ха! – сказал Кейн. – Он понимает больше, чем мы думали.
– Конечно, – сказал Альфандерри, проглатывая хлеб. – Если эти волшебные существа примут у тебя еду, то должны выполнить три желания.
– Огонек вообще-то не способен есть, – сказал Мэрэм.
– Разумеется, способен! И ест! Разве вы не видите?
– О, я, наверное, отвернулся, – усмехнулся Мэрэм. – И какие у тебя желания?
– Мое первое желание состоит в том, чтобы Огонек выполнял все мои последующие желания.
– Это нечестно! – воскликнула Атара.
– А второе желание – чтобы мы совершили невозможное и отыскали камень Света.
– Уже лучше, – улыбнулась она.
– Мое третье желание заключается в том, чтобы мы свершили действительно невозможное и рассмешили Кейна.
Кейн сидел у огня, мрачно глядя на Альфандерри, и своей неподвижностью мог соперничать с каменной статуей.
– Итак, э-э… тимпимпири способны на многие фокусы, магические и обыкновенные. Прошу, смотрите внимательно или все пропустите.
Альфандерри, как выяснилось, был искушен не только в музыке и пении, но и в искусстве пантомимы. Он стоял, глядя на раскрытую ладонь, и разговаривал со Огоньком, пытаясь уговорить невидимого друга устроить для нас представление. Все это время его лицо принимало различные выражения, меняясь так же легко, как тесто в руках Лильяны. Потрясающая подвижность его лица и неожиданные комические нотки в голосе заставили захихикать всех, кроме Кейна.
– Ну, Огонек, ты ел нашу еду и теперь должен нам служить, – произнес Альфандерри голосом высокомерным и строгим, как у короля Киритана. – По моей команде перепрыгни на другую мою руку.
Альфандерри повел левой рукой вверх от себя, потом посмотрел на правую, где сидел Огонек.
– Ты готов?
Потом его лицо вдруг изменилось и сделалось мягче. Голос тоже смягчился и стал совершенно женским. Когда он заговорил, это был голос королевы Дарьяны.
– Разве тимпимпири раб? Отпусти его!
Тут лицо и голос Альфандерри стали как у короля Киритана:
– Здесь кто король, ты или я? – Он посмотрел на ладонь. – Когда король велит прыгать, прыгай!
– Король велел прыгать… Прекрасно, прыгай! – раздался голос королевы Дарьяны.
В ту же секунду Огонек взлетел с правой руки менестреля и сияющей полосой перенесся на другую. А Альфандерри вновь превратился в короля Киритана: его лицо побагровело, глаза широко раскрылись из-за недовольства королевой и выпучились, как шары.
Тут каменная сдержанность Кейна неожиданно дала трещину. Слабая улыбка скользнула по его губам.
– Огонек, быстро прыгай! Прыгай снова, прыгай сейчас!..
Огонек перелетал с одной руки на другую, туда и сюда, как сияющая радуга.
Все, кроме Кейна, смеялись от души. Неподатливость Кейна, наверное, огорчила Альфандерри – он прекратил шутить.
– Что же может заставить тебя рассмеяться?
– Пусть он покрутится у тебя на носу, – глазом не моргнув, ответил Кейн.
– Это унизит наше достоинство, – заявил Альфандерри, снова превращаясь в короля Киритана. И продолжил уже в роли королевы Дарьяны: – Может быть, он покрутится на моем носу? Давай, Огонек, я так хочу…
– Довольно! – воскликнул Кейн, указав на Огонька, вертевшегося рядом с его рукой. – Тимпимпири реальны . Они водятся в лесах локилэни.
– А кто такие локилэни?
– Маленький народец лесов. – Кейн приложил руку к груди, словно измеряя чей-то рост.
– Я думаю, что у них длинные уши, как у кролика, и зеленые лица. – Альфандерри подмигнул Мэрэму. – Видишь, я заставил его пошутить!
Кейн снова указал на Огонька.
– Это не шутка. Не знаю почему, но он, похоже, слышит тебя и делает, что ты велишь.
– Неужели? Тогда пусть он повертится на моем пальце. – Альфандерри поднял палец к звездам. – Вертится?
Не успел менестрель произнести эти слова, как Огонек подлетел и обернулся вокруг его пальца, как драгоценное кольцо.
Альфандерри нагнулся и взял свой рюкзачок, лежавший в ногах спальника. Оттуда достал иглу и поднял ее в свете костра.
– А теперь, полагаю, он танцует на кончике иглы?
Прекрасно удерживая равновесие, Огонек быстро закружился на кончике иглы.
– Ну а теперь, конечно, он кружится у меня на носу?
Чтобы подчеркнуть комичность своих слов, Альфандерри скосил глаза, будто наблюдая за мухой у себя на кончике носа. И там, невидимый для него, возник Огонек, исполняя дикий блистательный танец.
Это уже было для Кейна слишком. Трещина в его упрямстве неожиданно расширилась до размеров бездонной пропасти. Лицо прорезала широчайшая улыбка, и его объял дикий хохот. Он просто не мог остановиться – упал на колени, корчась от смеха, из глаз потекли слезы. Я думал, что разверзнется земля – смех, сотрясавший его, был больше похож на землетрясение, чем на человеческое чувство. Казалось, что от Кейна исходили клубы огня и дыма, гром и молнии. Он лежал на земле и долго смеялся, держась за живот.
Признаться, мы были даже немного напуганы.
Наконец Кейн успокоился и сел, тяжело дыша. Яркие черные глаза сияли сквозь слезы счастьем. На мгновение я прозрел в нем великое существо: радостное, открытое и мудрое.
– Глупый менестрель – может, для чего-то ты и годишься, – с улыбкой сказал Кейн.
Потом жесткие вертикальные морщины вернулись на его лицо, плоть снова превратилась в камень.
Настало время для объяснений. Пока догорал костер и великие созвездия в небесах совершали свой путь, мы по очереди рассказывали о событиях в лесу локилэни. Я рассказал, как впервые увидел сияющих тимпумов, и Альфандерри мне поверил – вера давалась ему легко. Потом Атара со слезами на глазах рассказала, как чуть не умерла, вкусив тиманы.
