День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова,
День и ночь взволнованною сказкой
Мне звучат твои слова.
Только раз бывает в жизни встреча,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить…
Зал молчал. Сзади, за плечом Нины, чуть слышно вздыхали, жаловались друг дружке гитары. Нина взяла дыхание для второго куплета. Наганов все так же стоял прямо перед ней, не сводя с нее серых, прозрачных, ничего не выражающих глаз, и она, сама не зная почему, не могла ни отвернуться, ни опустить ресниц. В груди поднималось что-то жаркое, мешающее вздохнуть. «Глупо… как глупо… Все видят, и наши, и эти… Зачем? Боже, только этого недоставало, что со мной такое…» Нина намеренно резко отвернулась от Наганова и не спеша пошла вдоль сцены.
Гаснет луч забытого заката,
Синевой опутаны цветы,
Где же ты, любимый мой когда-то,
Где же вы, ушедшие мечты?
Только раз бывает в жизни встреча,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить…
Короткий, печальный вздох Мишкиной гитары, протяжно взятый бас «душедергалки»… Последняя, растаявшая под темным потолком нота романса. Тишина. Нина стояла, не сводя глаз с лица Наганова. Чуть заметно тот поклонился ей. Она испуганно ответила тем же. И, повернувшись, ушла на свое место в хоре. Гремели аплодисменты, крики «Браво!», «Еще!», а Нина слышала их словно сквозь плотный туман, не понимая, почему Мишка с силой дергает ее за руку, разворачивая к залу, а дядя Петя шипит: «Джа, дылыны, тут кхарна, джа!»
[45]
Она пришла в себя лишь тогда, когда увидела, что Наганова больше нет перед ней. И, встряхнув головой, словно сбросив с себя что-то, привычно вышла на поклон.
Концерт кончился за полночь. Артистов не хотели отпускать, хлопали без конца, сам нарком, поднявшись на сцену к хору, произнес благодарственную речь, цыгане похлопали ему в ответ, снова раскланялись, снова поднялись, улыбаясь, солистки, снова взорвались аплодисменты, и, казалось, конца-края этому не будет. Но все когда-то кончается, и в первом часу ночи Нина, чуть живая, упала на хлипкий топчан в крошечной комнатке с треснувшим зеркалом.
– Бо-о-оже мо-о-ой… Я до дома не дойду…
– Устала? – сочувственно спросила вошедшая следом Танька, присаживаясь рядом. – Я сама, милая, еле-еле вокруг гляжу…
– Ты уж меня прости, – не открывая глаз, сказала Нина. – Я на тебя накинулась сегодня… а ты вон какая умница. Лучше всех пела, даже «Интернационал» изобразила.
– И ты меня прости, сестренка, – подумав, ворчливо отозвалась Танька. – Верно ты нас научила, тебя послушали – и все слава богу вышло. Эх, одного только жаль: что теперь николи в жизни царицей не нарядиться… Вот что ж мне теперь – платье крепжоржетовое на подушки перешивать?!
– Девки, вы что, заснули там? – В дверь просунулась лохматая голова Мишки. – Долго еще рассиживаться будете? Вас одних дожидаемся…
– Сейчас, чтоб ты сдох!.. – хором рявкнули Танька и Нина.
Скворечико исчез. Через несколько минут, на ходу закутываясь в шали, из «актерской» медленным, усталым шагом вышли и обе солистки.
Увидев возле крыльца здания несколько фигур в кожаных куртках, Нина даже не удивилась. Но другие цыгане испуганно остановились, переглянулись.
– Не беспокойтесь, граждане артисты, – послышался из темноты знакомый Нине низкий, чуть хрипловатый голос.
Чиркнула спичка, красный огонек на миг осветил жесткое лицо с папиросой, сжатой в губах. За спиной Наганова стояло несколько солдат.
– Время сейчас неспокойное. Будет лучше, если вы пойдете с нашей охраной. – Наганов подошел вплотную к Нине, опустив руку с папиросой, его лицо пропало в темноте, но даже в этой кромешной тьме она чувствовала, как пристально он смотрит на нее. – Если хотите, могу предложить вам автомобиль.
– Спасибо большое, товарищ Наганов. – Нина старалась говорить как можно спокойнее, однако уставший за вечер голос дрожал, выдавая ее волнение. – Но нас двадцать человек, никакой автомобиль не вместит.
– Что ж… Тогда мы просто вас проводим.
– Может быть, не стоит беспокоиться? Нас много, не зарежут же сразу всех. Да и брать у нас, кроме гитар, нечего.
– Все же с охраной надежнее, товарищ Баулова.
Спорить не имело смысла, и Нина молча кивнула, даже не сумев улыбнуться в ответ. Впрочем, в темноте ее улыбки все равно никто не заметил бы.
– На дар, чаери, мэк… Гаджо чячес ракирэл
[46]
, – ободряюще заметил дядя Петя.
Нина, не ответив, накинула на голову шаль и повернулась к стоящей рядом Таньке.
– Разговаривай со мной, пожалуйста, – попросила тихо, по-цыгански. – Всю дорогу разговаривай, о чем хочешь…
Танька понимающе усмехнулась, набрала воздуху – и не умолкала до самой Живодерки, в красках расписывая недавнюю свадьбу племянницы под Тулой. Нина, слушавшая Лискину повесть без малого в десятый раз, ахала, поддакивала, изумлялась и всплескивала руками. Цыгане, сразу понявшие, для чего это делается, активно вмешались в разговор, и путь до дома прошел в бесконечном галдении, охах, вздохах и даже ругани: казалось, об идущих рядом солдатах и комиссаре все забыли. Изредка Нина украдкой поглядывала на Наганова. Тот не старался завести разговор, не спеша курил свою папиросу, шагал спокойно и широко, изредка перебрасывался короткими фразами с солдатами. Болтовня цыган, казалось, не раздражала его.
На углу Живодерки и Садовой все остановились.
– Большое спасибо вам, товарищи, – прочувствованно поблагодарил солдат дядя Петя. – Товарищ комиссар, в гости не желаете зайти? Тут два шага.
– Спасибо. Час уже поздний. Возможно, в другой раз. – Наганов коротко, почти безразлично взглянул на Нину, снова чуть заметно поклонился ей. И та, автоматически кивая в ответ, отчетливо поняла, что этот другой раз – не за горами.
– Все… – присвистнул Мишка, провожая глазами удаляющиеся вниз по Садовой черные фигуры. – Пропал, Нинка, по тебе комиссар.
– Типун тебе на язык, – отозвалась она. Помолчав, спросила: – Мишка, неужто так заметно?
– А то нет… – Мишка отчего-то вздохнул. Полез было за папиросами, но, так и не достав их, сердито махнул рукой и зевнул. – Спать пора, сестренка… Ночь-полночь. Идем.
– Скворечико, милый, что же мне делать? – встревоженно спросила Нина.
– Не знаю, – не сразу ответил Мишка. – Посмотрим… Авось пройдет у него.
– А если нет?! Если нет?! Я же даже уехать из Москвы не могу, я бумагу подписала! А что с моими девками будет, если… если…
