Мой голос, для тебя и ласковый и томный,
Тревожит позднее молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи любви, текут, полны тобою…
Наступила мертвая тишина, в которой отчетливо прозвучало озадаченное «черт…» полковника Инзовского. Он решительно протолкался вперед и встал прямо перед певицами, не сводя недоверчивого взгляда с таборной цыганки. Мери (это была, конечно, она) улыбнулась полковнику, поправила кораллы на шее и взяла дыхание для второго куплета.
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я…
– Мой друг, мой нежный друг… – звенел, рвался в окна, к тающему сиреневому небу, высокий и чистый голос Дины.
– Мой друг, мой нежный друг… – низко и страстно, переплетаясь с гитарными басами, вторило контральто Мери, и в черных влажных глазах певицы отражались, вздрагивая, огоньки свечей.
Слушатели, словно заколдованные, подходили все ближе, и вскоре обе артистки оказались в плотном кольце офицеров. Дамы остались сидеть, но и они слушали жадно, подавшись вперед, и у многих в пальцах уже были платочки.
– Люблю!.. – взлетела к потолку звенящая, полная истомы последняя нота Дины.
– Твоя… – ответил низкий, чуть не срывающийся в хрипоту, завораживающий голос Мери.
Вздрогнули и разом умолкли гитары. Растерянно и фальшиво пискнул опоздавший рояль. И после короткого молчания грянули аплодисменты.
– Браво, Надин! Браво, браво! – восхищенно кричали мужчины. Имени второй певицы никто не знал, но после того, как Владимир Бардин на весь зал воскликнул: «Браво, мадемуазель Мери!», дружный хор воодушевленно подхватил: – Мери, Мери! Надин! Ура-а-а!
Артистки с улыбками раскланялись. Бардина тут же окружила толпа мужчин.
– Так вы ее знаете, господин штабс-капитан? Эту черненькую цыганку? Кто она? Родственница Надин? Говорят, тут около города целый табор ее родни, эта малышка оттуда? Вы знакомы? Представьте и нас, сделайте одолжение!
Бардин с каменным лицом и прыгающими в глазах бешеными чертиками важно обещал после концерта представить новой певице всех желающих. Полковник Инзовский беззвучно смеялся, отвернувшись к окну. А Дина, не дожидаясь конца аплодисментов, снова кивнула музыкантам, и те, переглянувшись с улыбкой, взяли громкий, рассыпчатый аккорд плясовой.
– Шэл мэ-э-э вэ-эрсты!.. – звонко и весело, взмахнув руками так, словно собиралась обнять весь зал, начала Дина.
Широким кругом раздулась красная юбка плясуньи, упруго поднялись на крепких смуглых пальцах ноги – и Мери, чуть закинув голову, небрежно отбросив за спину охапку волос, вся затрепетав, как огонек свечи на сквозняке, пошла по кругу. Толпа офицеров, повинуясь жесту узкой ладошки, разом подалась назад, освобождая место на паркете. Раз! Два! Три! – ударила в пол босая пятка, танцовщица тряхнула головой, качнула серьгами, повела плечом – небрежно, чуть заметно, но по толпе мужчин пронесся восхищенный вздох. Взлетели крыльями рукава кофты, полоснула улыбка, дрогнули ресницы, чаще стала мелодия – и по паркету понеслись, застучали, мешаясь с аплодисментами зала, таборные подбивы.
Этой пляске предшествовал накануне страшный скандал на Черешневой улице.
– А я тебе говорю, бессовестная, что только после моей погибели ты выйдешь к ним босая! Что же такое! Никаких слов эта поганка не понимает!
– Диночка, но почему? Я ведь и раньше… уже сколько раз…
– Не понимаешь?! Дурочкой прикидываешься?! Это тебе не табор! И не рынок! И не в Москве у кого-нибудь на даче в «живых картинах»! Здесь знают, кто ты, «цыганкой Меришкой» уже не назовешься! Ты теперь, хочешь не хочешь, опять княжна Дадешкелиани! Какого черта, я спрашиваю, ты станешь позориться?!
– А я говорю – буду танцевать как хочу!!! – хлестнул через край кавказский темперамент «цыганки Меришки». – Мне удобно босой – и я пойду так! Или не пойду вовсе! Ты понимаешь, что в туфлях половины наших «примерчиков» не сделаешь как надо?!
– «Примерчиков»! Уже и нахваталась от подколесниц наших, тьфу! Кому тут нужны твои «примерчики», пляши им «венгерку», и на том спасибо будет!
– Не хочу «венгерку», я ее до сих пор толком не знаю! Я ее не плясала в хоре!
– Плясала!
– Нет, не плясала!
– Плясала, бесстыжая, хоть мне не ври! Я сама тебя ей учила!
– Стало быть, плохо учила, коли я ничего не помню! – продолжала бунтовать Мери. – Ты хочешь, чтобы я опозорила себя и тебя?! Споткнулась, села посреди выходки на пол и ноги задрала?!
– Да пойми же ты, дура непролазная, что это неприлично – скакать перед людьми босиком!
– Да-а-а?! А Айседора Дункан?! А Ольга Судейкина?! А… Нет, Дина, я все сказала! Или так, или никак!
– О-о-о, за какой только грех на меня эта ишачка упрямая свалилась… Когда ты, бестолковая, в цыганку наиграешься, все мои несчастья через тебя… – застонала Дина, но спорить дальше у нее не было сил. И сейчас, привычно ускоряя мелодию плясовой и глядя на самозабвенную пляску подруги, на ходящие ходуном складки ее юбки, на бьющиеся плечи, на восторженные лица офицеров вокруг, она впервые подумала о том, что, возможно, Меришка права и лучше ей в самом деле выходить вот так – по-таборному.
В дверном проеме, опершись рукой о косяк, с погасшей папиросой в углу рта стоял ротмистр Сокольский. Он в упор, без улыбки смотрел на плясунью. Его зеленые, сощуренные глаза не выражали ни восторга, ни удовольствия. «Хоть бы цигарку выплюнул, хуже бандита…» – с неприязнью подумала Дина, не замечая, как изменилась в лице Мери и как она поспешно отвернулась от взгляда Сокольского. Впрочем, не заметил этого и никто другой: танцу подошел конец, последние аккорды гитар утонули в овации, кинувшуюся было к дверям плясунью перехватили, окружили, не пустили и почти насильно вернули к роялю.
– Браво, браво! Великолепно! Еще! – воодушевленно требовали зрители.
Но полковник Инзовский, протолкавшись к улыбающимся и кланяющимся артисткам, жестом потребовал тишины. Дождавшись ее, он поднес к губам руку Мери, слегка развернул плясунью к общему собранию и громко произнес:
– Позвольте представить вам, господа, княжну Мери Давидовну Дадешкелиани!
С разгоревшегося лица девушки пропала улыбка. Мери отбросила с лица вьющуюся прядь волос и сдержанно поклонилась, стараясь не смотреть в сторону дверей, где стоял Сокольский. В наступившей изумленной тишине четко послышался голос Бардина:
– Да-да, это чистая правда, господа! Я тому свидетель, поскольку являюсь московским соседом княжны! Мери Давидовна этой зимой бежала от большевиков с цыганским табором. И вот – счастливый случай, неожиданная встреча…
Послышались недоверчивые возгласы, Мери тут же обступила толпа, в которой на сей раз оказалось довольно много дам. Вопросы сыпались наперебой:
