– А пугали «Евгением Онегиным»!
– Блефовал безбожно. Вспомнил с грехом пополам Тютчева, которого ещё в кадетском корпусе зубрил… и то позорно не сумел дочитать до конца. Слава богу, вы меня спасли…
– А я, признаться, всё думала, что же сама буду читать, если выпадет мой фант… – Дина в задумчивости то бралась за кольцо калитки, то выпускала его из рук, и колечко тихо позванивало о металлические прутья. – И, не поверите, ничего в голову не лезло! Только одно, и то короткое…
– Какое же? – тихо спросил Зураб, выйдя за калитку и оказавшись таким образом лицом к лицу с Диной. Та не отстранилась. Глядя прямо в глаза поручика, медленно, без запинки произнесла:
– «Хочешь знать, как всё это было? Три в столовой пробило. И, прощаясь, держась за перила, она словно с трудом говорила: «Это всё… Ах, нет, я забыла. Я люблю вас, я вас любила ещё тогда…»
– «Да…» – машинально закончил Дадешкелиани. – Это Ахматова?
– Вы тоже знаете? – одними губами прошептала Дина. – А говорите – не понимаете стихов… Впрочем, это неважно. Скажите, почему вы скрыли от меня свой отъезд?
– Я – скрыл?..
– Именно вы! Скрыли! И намеренно! Что же вы теперь отворачиваетесь?! Я узнала об этом полчаса назад, случайно! Вам не стыдно?!
– Ну, что ж… Это, верно, и к лучшему, – глядя на свои сапоги и с силой сжимая ни в чём не повинный прут калитки, медленно выговорил поручик. – Коль уж вам всё известно, лучше будет нам попрощаться сейчас. Поезд отходит рано утром, я едва ли успею зайти в Большой дом.
– Но, Зураб Георгиевич!..
– Я возвращаюсь на войну. Может быть, мы с вами более не увидимся. Не поминайте лихом, Дина. Прощайте. – Дадешкелиани отпустил наконец калитку и быстро пошёл прочь. И не удивился, услышав за собой торопливые шаги. Он остановился, почувствовав, как тонкие, но крепкие пальцы ловят его руку.
– Зураб Георгиевич! Да подождите же! Повернитесь ко мне, это ведь невежливо, в конце концов! Чем я заслужила такое обращение?!
Зураб повернулся. Серые, полные слёз глаза девушки смотрели на него в упор.
– Дина, но чего же ещё?
– Я… я могла бы писать вам… – прошептала она. Две мокрые дорожки уже бежали по её щекам. – У Мери есть адрес вашей части… Разумеется, если вы позволите…
– Признаться, мне бы этого не хотелось, – не поднимая глаз, сказал Дадешкелиани. В висках стучал жар, и он был всей душой благодарен грозовой туче, накрывшей притихший сад темнотой.
– Зураб!..
– Прощайте, Дина.
– Но как же так…
– Простите меня. Я спешу. – Поручик повернулся и быстро, почти бегом, пошёл прочь.
Дина осталась у калитки, неподвижная и тоненькая, с прижатыми к груди руками. Она не плакала – только часто-часто дышала, словно превозмогая страшную боль. В эту минуту розовая бледная вспышка озарила весь сад, с паническим щебетом поднялись над малинником птицы, зазвенели стекла в окнах веранды, из дома послышались испуганные возгласы. Вздрогнув, Дина посмотрела на освещённый дом, неловким движением вытерла слёзы и опрометью бросилась за калитку.
Через сад пробежал короткий ветерок, и по листьям забарабанили первые капли. Почти сразу же змеящаяся молния вспорола сумрачное, низко нависшее небо, над Петровским парком яростно загремело, капли западали чаще, звонче, и, когда княжна Мери, кое-как прикрываясь накидкой, сбежала по крыльцу в сад, внизу, на песчаной дорожке, уже успела образоваться бурлящая пузырями лужа.
– Ах ты, господи! – воскликнула девушка, неловко прыгая прямо в лужу и поднимая фонтан брызг. – Опоздать недоставало…
– Мери Давидовна, куда вы так спешите?! – Солонцов выбежал за ней и отважно обрушился в ту же самую лужу, обдав рассмеявшуюся девушку мутной волной. – Ах, простите, ради бога…
– Пустяки, я всё равно уже вся мокрая и платью конец! – беспечно произнесла Мери, сбрасывая с головы отяжелевшую от воды накидку. – Возвращайтесь в дом, Юрий Петрович, там сейчас начнутся танцы, а мне пора.
– Куда же вы убегаете? Ещё так рано!
– В ресторан, сегодня у меня выход, – Мери быстро шла, почти бежала по дорожке к калитке, за которую минуту назад умчалась Дина; Солонцов едва поспевал за княжной.
– Позвольте мне вас проводить! Хотя бы до Большого дома!
– Ну, если вам так уж угодно вымокнуть до нитки… Живей, живей, господин Солонцов, мне ещё переодеваться!
Вдвоём, держась за руки и смеясь, молодые люди пустились вниз по улице.
– Мери Давидовна, как сказать по-цыгански «сильный дождь»?
– Брышынд баро!
– Как смешно… А «добрый день»?
– Лачо дэвэс!
– А… А «я вас люблю»?
– Выджя палором пал мандэ!
[19]
– О, нет, нет, тут вы лукавите! Это, верно, что-нибудь другое означает?
– Сначала ответьте, какую цыганку вы намерены соблазнить! Цыганские девушки весьма переборчивы, господин Солонцов! Ах, осторожнее, тут лужа выше колен, просто утонуть можно! Ай, нет, не надо меня нести, я сама, я умею… Ох, благодарю! Ей-богу, хуже чем в Тифлисе в Нижнем городе, а ещё Первопрестольная!
Улочку Живодёрку в Москве называли цыганской: здесь традиционно селились хоровые цыгане, выступавшие по вечерам в знаменитых ресторанах Петровского парка. Живодёрка была кривой, грязной, немощёной; перерезавшую её надвое огромную, поросшую по краям осокой лужу, в которой косяками плавали утки и гуси, с полным правом иногда называли прудом. В пыли вдоль заборов валялись поросята и собаки, копошились куры. Домики были низкими, старыми, разваливающимися. Похвастаться некоторой солидностью могли лишь три строения на всю Живодёрку: бесформенный доходный дом Щукиных, опутанный, как паутиной, разнообразными пристройками, галереями и выходами, публичный дом мадам Востряковой и дом цыган Дмитриевых.
– Всё, я опоздала… И причёски нет… И платья…И мокрая, как мышь под веником… Бо-о-оже, меня Яков Дмитрич сейчас убьёт! – ужасалась на бегу княжна, но на её резковатом, горбоносом, как у кузена, смуглом лице была такая широкая улыбка, что Солонцов не мог не улыбаться в ответ.
– Как вы попали к цыганам, Мери Давидовна? Я пытался расспрашивать Дадешкелиани, но он молчит… и вообще, кажется, не особенно расположен к разговорам нынче.
– Ах, да очень просто, неужели вы ещё не знаете?! – Мери, подобрав юбку, ловко перескочила через буро-рыжее озерцо грязи. – Моя мама – Анна Снежная! Бывшая примадонна местного хора!
– Так это правда?! – поразился юнкер. – А я был уверен, что Щукин просто интригует, рассказывая всем о вашей маме…
– Истинная правда! Её знала вся Москва! – с гордостью заверила Мери. – Я, с одной стороны, жалею, что на маму не похожа ничуть – она, знаете ли, такая великолепная blonde, мужчины до сих пор не могут глаз отвести… Я вас познакомлю, и вы сами убедитесь! А с другой стороны – я уродилась в отца, и многие, как видите, уверены, что я не грузинка, а всамделишная цыганка!
