Та послушно зажмурилась и некоторое время сидела так, пока не услышала весёлый голос подруги:
– А теперь смотри!
Дина открыла глаза. Ахнув, поднесла руки ко рту – и расхохоталась так, что из глаз у неё брызнули слёзы.
– Что – дурно? – обескураженно спросила Мери.
Она стояла у кровати в красной юбке с большими цветами и жёлтой кофте с широкими сборчатыми рукавами. Косы Мери покрывал лихо повязанный платок с нашитыми на него спереди мелкими серебряными монетами, в своё время старательно и любовно споротыми со старинного женского бешмета, принадлежавшего когда-то бабушке Тамар. Этот наряд был сшит Мери собственноручно месяц назад – после того, как она целый день проходила по городу вслед за крикливой толпой цыганок-котлярок, разглядывая их юбки в оборках и кофты с широкими рукавами. В довершение ко всему из-под юбки выглядывали босые ноги.
– Мери… Меришка… Ой, милая моя… – заливалась Дина, навзничь повалившись на постель. – Нет, нет, хорошо всё, вовсе как наши, но… но ты же совсем как болгарка дикая – босиком… И в ресторан так пойдёшь?!.
– Чему ты смеёшься? Это неприлично? Глупо? Не принято? – допытывалась Мери. – Я подумала, что коли уж я сегодня цыганка, то и выглядеть должна как цыганка…
– Да ты и есть форменная цыганка! – отсмеявшись, заверила Дина. – Но туфли-то обуй, не в чистом поле всё-таки… Девки наши со смеху помрут!
Мери вздохнула и с неохотой начала обуваться.
Цыгане ждали во дворе. Когда Мери и Дина спустились с крыльца, пронёсся единый вздох изумления, кто-то из цыганок откровенно засмеялся, осторожно улыбнулись молодые парни, одобрительно – Дарья. Яков посмотрел на дочь, на бледную от испуга Мери, снова на Дину, крякнул, пожал плечами… и, отвернувшись от девушек, сердито прикрикнул на цыган:
– Что присохли? Идите! Уж в кои-то веки заработать можно – они и то не чешутся, дармоеды…
Вскоре толпа цыган быстро шагала вниз по Живодёрке к Большой Грузинской.
Были времена, когда ресторан Осетрова в Грузинах гремел на всю Москву. О цыганских концертах писали газеты, знаменитые художники и поэты искали дружбы хоровых солистов, здесь прожигала свои ночи московская знать, купцы швыряли миллионы под ноги плясуньям. В ресторане Осетрова пропадали состояния, дарились певицам бриллиантовые перстни, завязывались страстные романы, о которых больно и сладко было вспоминать много-много лет спустя, на закате жизни. Теперь известный всему городу ресторан медленно, печально угасал. Прежний хозяин недавно умер, успев перед смертью продать своё заведение какому-то заезжему коммерсанту, его трудную фамилию москвичи так и не смогли запомнить, по старой памяти называя ресторан «осетровским». Сверкающие когда-то зеркальные двери тускло поблёскивали сквозь пыльные разводы, одно стекло и вовсе было выбито, и дыру загораживал щелястый кусок доски. Внутри неярко горели свечи, народу оказалось мало, но компания офицеров – большая, человек двенадцать, – собралась за тремя сдвинутыми столиками, и вокруг них суетились официанты. Когда цыганский хор вышел на своё привычное место, где стояли полукругом полтора десятка стульев, и солистки начали рассаживаться на них, офицеры радостно зашумели. Все они были очень молоды. На двух-трёх и вовсе красовалась форма Александровского училища со Знаменки. Остальные оказались в форме пехотных и кавалерийских войск, и не столько по ней, сколько по неуловимой тени на усталых, сумрачных лицах было очевидно, что офицеры действительно приехали с фронта.
Хористки наконец уселись, гитаристы в синих казакинах вытянулись за их спинами. Яков Дмитриев вышел вперёд, поклонился гостям, вежливым кивком и улыбкой принял поднявшиеся аплодисменты, повернулся к хору и взмахнул гитарой. Цыгане запели «Невечернюю», которая исполнялась в этих стенах с незапамятных времён. Мери, сидевшая рядом с Диной, полуживая от счастья, слов толком не знала и старалась хотя бы рот открывать впопад, что ей удавалось более-менее сносно. В зале было темно, она не могла разглядеть лиц расположившихся за столиками офицеров и не видела, с каким любопытством они рассматривают молоденькую цыганку в красной юбке и жёлтой кофте, ярким пятном выделяющихся на фоне однотонных, строгих платьев других солисток.
«Невечерняя» окончилась, гитаристы заиграли плясовую, и Мери невольно встрепенулась. Сидящая рядом Дина улыбнулась. Улыбнулся одними глазами и Яков. И вполголоса спросил:
– Камэс тэ скхэлэс, чяёри?
[22]
– Камам! Дриван камам!
[23]
– радостно и смущённо ответила Мери, поднимаясь. – Спасибо, Яков Дмитрич…
Кто-то из девушек засмеялся ей в спину, но княжне Дадешкелиани уже море было по колено. Плавно разведя руками и небрежным движением колена отбросив назад складки юбки, она пошла по кругу. Под сердцем дрожало что-то холодное, натянутое, готовое вот-вот порваться, а в горле словно пенилось шампанское миллионом колючих и радостных пузырьков. «Я пляшу… в цыганском ресторане… цыганский танец… Вот бы отец видел… Кто бы мог подумать…» – толкались в голове бестолковые и весёлые обрывки мыслей. Гитары участили темп, Мери развернулась к залу, полоснув взметнувшимся подолом юбки, приподнялась на цыпочки, взмахнула руками – и пошла ловкими, аккуратными, лукавыми «метёлочками», мелькая узкой ножкой из-под подола юбки, дрожа разлетающимися рукавами. Краем уха она слышала за спиной восхищённый шёпот цыган, и в груди росла, поднималась горячая волна. «Я не хуже… Не хуже их! Я!!! Ой, господи!» Один из офицеров, широкоплечий великан в форме поручика кавалерийских войск, вдруг приподнялся за столом, пристально всматриваясь в танцующую цыганку. Что-то изумлённо и коротко произнёс, встал со своего места, не заметив упавшего от этого движения на скатерть пустого бокала, и, не отвечая на недоумённые вопросы товарищей, быстро пошёл к хору. Мери как раз завершала пляску. Уронив в низком поклоне руки и косы, она застыла так на мгновение – и тут же порывисто, как гибкая молодая ветка, выпрямилась и часто-часто забила плечами, запрокинув пылающее от возбуждения лицо. И вдруг сквозь бешеный звон струн, сквозь оглушительный стук сердца в ушах пробился страшно знакомый, растерянный, недоверчивый голос:
– Вах… Мерико… Это ты? Как возможно?!.
Перед хором стоял Зураб Дадешкелиани.
– Зурико! – ахнула она и поспешно перешла на грузинский: – Потом, милый… Позже… Поди сядь, умоляю тебя… После, после…
Зураб был настолько ошеломлён, что молча, по-солдатски, развернулся и поспешил на своё место за столом. Товарищи встретили поручика дружным смехом, уверенные, что тот пытался строить куры плясунье и получил афронт. Но цыгане, видевшие, что княжна говорила с гостем на незнакомом языке, смотрели на неё во все глаза. Та, не замечая этих взглядов, быстро-быстро шептала что-то сидящей рядом Дине. Она слушала, кивала, пристально смотрела на поручика, и на её лице в конце концов появилась лукавая улыбка.
Вскоре Дина в сопровождении двух гитаристов «пошла по столикам», исполняя возле каждого романс или песню. Народу в ресторане, к радости цыган, прибавилось, и у стола молодых офицеров певица оказалась не сразу. Зураб Дадешкелиани, весь вечер пребывавший в состоянии тревожной задумчивости и не сводивший глаз с кузины, сидящей посреди цыганского хора с чрезвычайно довольным видом, даже не сразу заметил склонившуюся к нему молодую цыганку.
