– Ну, что?.. – хотел спросить Сенька, но вместо этого из горла вырвалось какое-то сипение.
Митька не отвечал: он ожесточённо работал руками, копошась, казалось, в самом брюхе лошади. Дурка не мешала ему, часто-часто вздрагивала, и Сенька, снова сев рядом с головой кобылы, начал гладить её лоб и нос. Заговорить с Мардо он боялся, что тот делает – не видел и, только когда Митька поднял голову и, шёпотом выругавшись, перевёл дух, робко спросил:
– Дохлый?..
– Дохлый, как мы с тобой, – проворчал Мардо, вытирая руки сеном. – Вот он, поганец, погляди.
Сенька поднялся на ноги. Тут же схватился за стену, чувствуя, как его шатает. Кое-как сделал два шага и повалился на колени рядом с Мардо. На соломе лежал мокрый малыш – вороной, ногастый и весь какой-то слипшийся, но это-то как раз было правильно…
– Второй раз в жизни такое вижу, – хрипло сказал Митька. – Лежал не тем концом, я его почти что за хвост вытащил. Ну, и резануть малость твою красавицу пришлось.
– А ты раньше… это уже делал? – шёпотом спросил Сенька.
– Не… Вот мать моя один раз так кобыле делала, а я смотрел. Совсем сопляк был, годов двенадцати. Это ещё на Каспии случилось, – Мардо умолк. Впервые на памяти Сеньки Мардо упомянул о своей матери, и Сенька напрягся, ожидая продолжения, но Митька так больше ничего и не сказал. Закончив вытирать руки и подвинув жеребёнка к Дурке, которая, устало повернув голову, начала вылизывать малыша, он умылся из ведра у входа, отыскал в углу свой картуз и, повернувшись к Сеньке, смерил его узкими недобрыми глазами.
– Всё, стало быть… В табор один вертайся, у меня ещё дела тут.
– Какие дела?.. – машинально спросил Сенька, поднимаясь.
– Как сажа бела, – ухмыльнулся Митька. – Я затем сюда, на Живодёрку, и шёл, чтоб тебя упредить… Всё. Дэвлэса
[26]
, чяворо. В деннике прямо сейчас прибери, ей чисто должно быть, чтоб в нутро чего не надо не попало.
Мардо шагнул в мокрый сад, запрокинул голову, осматривая небо, в котором мелькали чёрные, с крупными звёздами, просветы ночного неба, быстро дошёл до забора и уже сидел верхом на запертых воротах, когда услышал:
– Морэ, подожди!
– Чего ещё тебе? – Митька недовольно свесился с ворот. От конюшни к нему бежал Сенька.
– Держи! Забыл… – подпрыгнув, Сенька сунул в руку Мардо нож. Дождавшись, пока тот спрячет лезвие в сапог, смущённо улыбнулся. – Спасибо, морэ. И… прости меня. Ну, что смазал тебе… Не хотел, с перепугу вышло…
– «Сма-азал»… – проворчал Мардо. – Скажи спасибо, настроения у меня не было, а то б я тебя, серебряный, по стене, как блин, раскатал…
– Слезай и раскатывай…
– Да пошёл ты!.. Время тратить… Деду кланяйся. К осени, даст бог, буду, пусть не серчает, – хмуро улыбнувшись, Митька спрыгнул с забора на улицу.
Коротко чавкнула грязь. Наступила тишина. Сенька вздохнул, поскрёб голову и медленно зашагал к конюшне. Там, усевшись рядом с Дуркой, он ещё раз осмотрел жеребёнка, убедился, что тот дышит и копошится, и, превозмогая усталость, поднялся. Мардо прав: в деннике теперь обязательно нужно прибраться.
Дождь кончился к рассвету, но небо всё ещё было обложено тяжёлыми чёрными тучами, и в четвёртом часу утра казалось, что за окном глубокая ночь. В полной темноте, протянув руку, Зураб на ощупь нашёл лежащие на краю стола спички и коробку папирос, закурил. Красный огонёк озарил на миг волосы и щёку лежащей на плече поручика Дины. Она, казалось, спала, но, когда Зураб, сделав несколько затяжек, отложил папиросу, то увидел, что открытые глаза цыганки отрешённо, без всякого выражения смотрят на него.
– Дина?..
– Мне пора, – хрипло произнесла она, садясь на постели. – Утро скоро, не дай бог, хватятся.
– Дина! – Зураб тоже сел, обнял её тёплые, согревшиеся наконец плечи, уткнулся лицом в непросохшие пряди волос. – Дина, боже мой… Как это глупо вышло… Я не должен был, чёрт возьми…
– Дурак, – коротко отозвалась она, прижимаясь к его плечу.
Некоторое время оба сидели неподвижно. На стене медленно, чуть заметно начало проявляться размытое пятно света, пересечённое ветвями деревьев.
– Что с тобой будет теперь? Дина? Нет, как хочешь, я сейчас иду вместе с тобой к Якову Дмитричу и всё ему…
– Вот тогда мне и конец придёт, – серьёзно сказала Дина и, обняв ладонями мрачное, виноватое лицо поручика, грустно посмотрела ему в глаза. – Ах, ты цыган совсем не знаешь, не то что твоя кузина… Зурико, хороший мой, послушайся меня. Я ведь уже сто, тысячу раз всё передумала, ни одной ночи, пока ты здесь, спокойно не спала… Не нужно с отцом говорить. И ни с кем не нужно. Поезжай куда должен, война есть война… будь она проклята. Но адрес, ради бога, адрес оставь мне, я каждый день писать стану, может, хоть пара писем к тебе дойдёт! А потом… ты вернёшься. И всё хорошо будет.
– Дина, но…
– И за меня не бойся. Никто ведь ничего не узнает! А замуж я ни за кого, кроме тебя, не выйду. Никогда. Насильно меня отец не отдаст, я наверное знаю. Ругаться, конечно, будет, но не отдаст. А если всё-таки соберётся, я ему обо всём расскажу, и он не станет… позора не захочет. Значит, всю жизнь смогу тебя ждать.
– Дина, что, если – нет? – тихо спросил Зураб, глядя в серые, полные решимости глаза шестнадцатилетней девочки. – Пройдут годы, у тебя будет семья, ты захочешь детей…
– Без тебя ничего не будет, – слабо улыбнулась она, и у него вновь чуть не остановилось сердце от этой улыбки. – Так уж вышло. Видит бог, я этого не хотела. И не думала никогда о таком. Стало быть, судьба.
Зураб обнял её, и Дина приникла к его груди, обхватив его крепко и отчаянно, как испуганный ребёнок.
– Не уходи… Не уходи… – чуть слышно бормотала она, до боли вжимаясь лицом в его твёрдое плечо. Зураб гладил перепутанные волосы девочки, чувствовал, что рука его дрожит, но сделать с этим ничего уже не мог.
Небо над Живодёркой серело, когда Дина, в кое-как натянутом, ещё мокром платье, со спутанными косами, с невысохшими следами слёз на щеках, влезла на подоконник. Не глядя на Зураба, девушка уже приготовилась было спрыгнуть вниз, но он задержал её, и они снова обнялись.
– Дина…
– Зурико…
– Дина, девочка моя… Я всё сделаю, чтобы вернуться к тебе.
– Я знаю…
– Я люблю тебя.
– Я знаю…
– У нас будет целая куча детей. Как у цыган.
– Да, да… – Дина улыбнулась сквозь слёзы, подняла к нему измученное лицо. – Чему бы жизнь нас ни учила, но сердце верит в чудеса…
Не закончив строчки, она отстранила Зураба, закусила губу и, резко отвернувшись, спрыгнула вниз, в полёгшую от дождя траву. И кинулась бежать через сад. Тяжёлые ветви яблонь, качнувшись и уронив на землю водопад капель, сомкнулись за ней. Чуть слышно ударила калитка, прошелестели листья. Тишина. Зураб сел на подоконник и закрыл глаза.
