– А ведь тебе не хотелось целовать руку княгини, девочка?
Катерина повернулась и невольно улыбнулась. Перед ней стоял Петр Ахичевский, которого она последний раз видела осенью в Юхнове: он вместе с Анной забирал ее из полицейского участка. Это было несколько месяцев назад, но Катерина сразу вспомнила и широкие, почти как у деревенского мужика, плечи Ахичевского, и темные насмешливые глаза под длинными бровями, и узкий шрам на лбу: Софья рассказывала, что Ахичевский был ранен в боях на Балканах.
– Здравствуйте, Петр Григорьевич. Вам тоже руку поцеловать?
– Ну, зачем же, – улыбнулся он в ответ на ее жесткую усмешку. – Все должно быть наоборот, ведь ты же и сама – графиня.
Опешив, Катерина вспомнила, что это действительно так, фыркнула и рассмеялась. К счастью, и княгиня, и начальница, и воспитанницы уже находились довольно далеко от них и не могли увидеть, как тайный советник Ахичевский с пресерьезным видом целует руку приютской воспитанницы в сером платье из грубого холста.
– Пьер, зачем вы морочите ей голову? – неожиданно послышался рядом с Катериной резковатый высокий голос. Вопрос был задан по-французски, и Катерина с грехом пополам поняла его. Но княжна Лезвицкая, подошедшая к ним, не заподозрила, что приютская девочка обучалась иностранным языкам, и с легким раздражением продолжала, обращаясь к Ахичевскому:
– Неужели вы не знаете здешних нравов? Этим девчонкам все равно в кого влюбляться, они обожают даже собственных подруг, а уж в вас здесь влюблены все поголовно… А вы еще поощряете эти страсти! Это не очень-то умно с вашей стороны и совсем не благородно.
– Вы же знаете, Александрин, мое проклятое легкомыслие, – отшутился так же по-французски Ахичевский, но глаза его, глядящие через плечо молодой княжны на Катерину, по-прежнему смеялись. Та всеми силами старалась не улыбнуться ему в ответ, понимая, что это вызовет недовольство княжны, и на всякий случай отвернулась к столу. Последнее, что Катерина успела заметить, – то, как Лезвицкая увлекает Петра за собой в большую залу, где сверкает наряженная елка. «Даже Ане привет не дала передать, селедка ржавая… – с досадой подумала Катерина. – Женить его на себе, что ли, хочет? Только этого не хватало!»
Но вскоре она забыла и об Ахичевском, и о княжне. В зале как раз началась раздача подарков, и Катерину за руку увлекла к столу взбудораженная, раскрасневшаяся Маслова.
– Катя, да что же ты! Пойдем! Авось повезет! Прошлым годом Сенчиной кольцо с красным камнем досталось!
– Из золота самоварного? – насмешливо спросила Катерина, но Маслова, не слушая, тащила ее к столу. Их заметили в тот момент, когда княгиня держала в пальцах серебряную брошь в виде букета из аметистовых колокольчиков – вещь недорогую, но изящную. По наступившей тишине и жадным взглядам старших воспитанниц Катерина поняла, что это один из самых желанных подарков.
– А это – самой лучшей мастерице среди вас! – услышала она веселый голос Натальи Романовны и не сразу поняла, почему ее вдруг со всех сторон энергично затыкали кулаками под ребра. Зашипев на окружающих ее девочек, Катерина подняла глаза и с изумлением увидела, что княгиня, улыбаясь, смотрит на нее и протягивает брошь. Катерине оставалось только подойти, взять подарок и поцеловать во второй раз сухую, пахнущую вербеной руку с множеством колец и браслетов.
– Катька! Грешнева! Счастливица! Дай подержать, покажи! – затеребили ее. Она коротко огрызнулась, огляделась по сторонам, ища, куда бы положить ненужный ей подарок, но, не найдя такого места, приколола ее к платью. Аметистовые колокольчики с серебряными листьями смотрелись на грубом сером холсте совершенно неуместно, но Катерину долго еще тормошили, восхищались подарком и ахали. Ахичевский незаметно послал ей воздушный поцелуй, и она снова невольно усмехнулась в ответ. Затем, едва дождавшись, когда от нее отстанут, Катерина незаметно вышла из залы, прошла по пустому холодному коридору в спальню, повалилась на свою кровать (что было строго запрещено правилами приюта) и уснула сразу же, тяжело и крепко, словно провалившись в колодец.
…Катерина проснулась от скользнувшего по ее лицу лунного пятна. Тут же села на кровати, огляделась и с мгновенно прыгнувшим к горлу отчаянием поняла, что уже ночь. Вокруг спали в своих постелях воспитанницы, в замерзшем окне стояла луна, из-за прикрытой двери пробивался слабый свет в коридоре.
«Господи! Проспала! Васька ждет… Или все уже?! Который час?!» – замелькали в голове беспомощные мысли. Вскочив с кровати, Катерина на цыпочках пробралась к двери, осторожно открыла ее. Коридор был пуст; у дальнего стола, свесив набок голову в вязаной косынке, дремала со спицами в руках нянька «стрижек», толстая Ивановна. Катерина прошла мимо нее на лестницу – и замерла, не донеся руку до перил, услышав слабый звон напольных часов из кабинета начальницы.
«Раз… Два… Три…» – с холодеющими пальцами, затаив дыхание, считала Катерина, и каждый удар болезненно отдавался у нее в сердце. Но… звона больше не слышалось. Не слышалось, как ни напрягала слух, как ни вытягивала шею Катерина. «Три часа! Всего! Спасибо, господи…» Катерина наспех перекрестилась, сняла туфли и, неся их в руках, осторожно пошла по коридору. Глубокий сон, внезапно навалившийся на нее во время праздника, сделал свое дело: она чувствовала себя совершенно отдохнувшей, голова была ясной и холодной, глаза больше не туманились дремотой. И даже страха перед происходящим не было ни капли, хотя всю степень риска и то, чем грозит ей возможная неудача, Катерина понимала со всей отчетливостью. Только бы Васька не подвел, только бы дождался…
Он дождался. Катерина поняла это сразу же, как только спустилась по лестнице черного хода, осторожно толкнула дверь и та бесшумно подалась. «Когда только петли смазать успел…» – подумала она, и тут же из темноты проявились белки глаз и широкая ухмылка:
– Ага… Явилась… Чего так долго, я уж линять намылился, думал – не выгорело…
– Силыч где? – не отвечая, спросила Катерина.
– Дрыхнет, как зюзя… Мне и выставлять ему не пришлось, сам по случаю Рождества утрескался. Как там? Спят все?
– Спят. Не шуми. Иди за мной.
Васька неслышно проскользнул в дверь. Вдвоем они молча поднялись по темной лестнице, вошли в пустой, еле освещенный коридор, двинулись к кабинету Танеевой. Все двери были закрыты, из спален доносилось ровное сопение воспитанниц, похрапывание нянек, изредка – скрип кровати, когда кто-то поворачивался с боку на бок. Васька передвигался совершенно бесшумно, хотя ступал на всю ногу и даже вертел головой по сторонам: Катерина догадалась, что он запоминает дорогу на случай бегства. Идя впереди него, она с удивлением думала о том, что страха нет до сих пор. Только в горле дрожала какая-то холодная струнка – как четыре месяца назад, когда в кромешной сырой темноте она подпирала поленьями двери родного дома в Грешневке.
Дверь кабинета, разумеется, была заперта. Васька присел на корточки перед замочной скважиной, заглянул в нее, коротко усмехнулся и достал из кармана связку не то ключей, не то причудливо изогнутых крючочков и гвоздиков. Катерина вытянула шею, с восхищенным любопытством следя за каждым его движением. «Неужели, господи… – стучало в висках. – Неужели, Богородица пречистая… Неужели сегодня – прочь отсюда, из этих серых стен, от этих заваленных бельем и нитками столов, унылого парка, обнесенного забором, ябедничества и шепотков за спиной… Помоги, господи, не оставь в великой милости своей…»
