– Да что же это! Марко!!! Немедленно поднимитесь, как вам не стыдно?! – перепугалась Софья, видя, как из всех окон высовываются любопытные лица, как несколько матрон в черных платьях с удовольствием перевешивают свои монументальные бюсты через перила балконов и жизнерадостно подбадривают юношу, как рыбный торговец заинтересованно останавливает своего ослика, как со стороны фонтана резво приближается пузатый хозяин сапожного магазина, на ходу громко призывая жену, детей, тещу и соседей… Не прошло и минуты, а возле коленопреклоненного Гондолини уже собралась небольшая толпа. В довершение ко всему, парни из кафе, прибывшие на место комедии первыми, обменялись между собой короткими веселыми фразами и моментально встали на колени рядом с Марко.
– Grazia, amici! – прочувствованно поблагодарил их тот и дрожащим голосом обратился к Софье: – Вы видите?! Все эти господа просят вас петь в Неаполе!
– О, да, просим, просим, донна София! Мы все вас умоляем! – нестройным хором подтвердили «господа», умирая со смеха и протягивая загорелые руки к Софье. Она стояла в кольце парней, глядя на смуглые, черноглазые, белозубые физиономии, слушала их страстные мольбы, перемежаемые безудержным смехом, и не знала, плакать ей или смеяться.
– Signori, per favore, basta, basta, basta…
[27]
Господа, да пропустите меня, наконец! – наконец сумела она взять себя в руки. – Марко, вы просто площадной комедиант! Вам место не в опере, а в бродячем цирке! Вечером увидимся в театре!
И, вырвавшись из смеющегося и бурно жестикулирующего кольца неаполитанцев, Софья бегом кинулась через площадь. Марко что-то кричал ей вслед, но слова его слились с дружным смехом толпы, и Софья не стала останавливаться.
Когда она прибежала домой, выяснилось, что приехал Мартемьянов. Еще внизу, снимая ботинки, Софья услышала его низкий, тяжелый голос, расспрашивающий о чем-то Марфу в верхних комнатах, и почувствовала, как подскочило сердце. «Вот… – подумала она, разом опуская руки и прислоняясь к стене. – Вот и все. Слава богу». Радости Софья не испытывала – просто пришло облегчение, которое бывает, когда долго ждешь чего-то и наконец это происходит. Она вздохнула, медленно перекрестилась и начала подниматься наверх.
– …а на что их тратить, эти деньги, когда Софья Николавна только на уроки и бегала! – еще не открыв двери, услышала она фискальный доклад Марфы. – У нее, ей-же богу, одно оперное оранье на уме, а чтоб пойти платье купить – того нетути! Вот все и осталось! Из гостиницы и то съехали, чтоб дешевле было! Да и то, своим домом-то лучшей…
– Не ябедничай, Марфа, – оборвала ее Софья, входя в комнату. – Здравствуй, Федор Пантелеевич. Как твои дела торговые?
– Слава богу, – машинально ответил Мартемьянов, поворачиваясь к ней. – Ну, здравствуй, что ли, Соня…
Софья молча подошла, дала себя обнять, прижалась к широченной твердой мартемьяновской груди, услышала привычные тяжелые, частые удары его сердца. Словно не было этих трех месяцев без Федора…
– Что ж так долго не ехал? – сама не зная зачем, спросила она. – Я уже волноваться начала.
– Сама ведь сказала – дела… Да ты и не ври, что скучала. Мне уж Марфа рассказала, как ты тут своим пеньем весь ихний Неаполь на уши поставила…
– Марфа, тебе не совестно? – возмутилась Софья.
– И ни чуточки! – отозвалась, уже шагая за дверь, Марфа. – Как же-с, сама слышала, как эти итальянцы ее уговаривают в своем театре петь да навовсе здесь остаться…
– Ты уже и по-итальянски понимаешь?
– Да уж не страшней французского, чего надо – очень даже разумеем! А этого вашего Марко другой раз помоями оболью, чтоб не шлялся под окнами! Ишь, моду взял, похабник, – чужих порядочных женщин в соблазн вводить…
– Марфа!!! – завопила Софья, но та уже скрылась за дверью.
– Что еще за Марко объявился? – грозно спросил Мартемьянов, пряча усмешку в черных глазах.
– Это наш тенор, он за мной ухаживает, – пожала плечами Софья.
– Так это правда, что тебя в театр здешний уже зовут?
– Да. Но я не пойду. Мы ведь возвращаемся в Россию, не так ли?
– Возвращаемся, – подтвердил Мартемьянов.
– К тебе?
– Да нет уж, – со странной улыбкой произнес Федор. Не замечая удивленного взгляда Софьи, медленно прошелся по комнате, остановился у открытого окна. – Мы с тобой, матушка моя, в Москву едем.
– В Москву? – растерялась она, все эти месяцы героически готовившаяся отбыть навеки в Кострому. – Но… как же твои дела? Пароходы? Торговля?..
– Да ведь я же не пузом вверх все эти три месяца пролежал, Соня, – усмехнулся он, глядя в окно. – Как раз вот дела все и утрясал, в Костроме – продавал, в Москве – покупал… Знакомств-то у меня в Первопрестольной немерено, дела встанут да пойдут, и там с голоду не пропадем. Али не хочешь?
– Ты меня, Федор Пантелеевич, не спрашивай. Как скажешь, так и будет.
– И не рада? – не оборачиваясь, пробормотал Мартемьянов. – Сестра ведь у тебя в Москве. Я думал, ты захочешь с ней-то рядом жить…
– Конечно, захочу. И… я рада, правда, – как можно убедительнее проговорила Софья, хотя от неожиданности этого известия еще не успела решить, радоваться или нет. – Когда мы едем, уже завтра?
– Можно и завтра. – Мартемьянов, наконец, отошел от окна, шагнул к столу, на котором лежал толстый кожаный бювар, набитый бумагами, зачем-то открыл его и начал сосредоточенно рыться в шелестящих листах. Софья озадаченно следила за его действиями до тех пор, пока он не вытащил несколько документов и не позвал ее:
– Соня, поди-ка, глянь.
– Я? – окончательно растерялась она. – Федор Пантелеевич, да я же не понимаю в этом ничего…
– Ништо, поглядь, поглядь.
Недоумевающая Софья подошла вплотную к столу и воззрилась на бумаги. Купчая… Еще одна… Какая-то дарственная… И вдруг, увидев вписанную в казенные строки свою фамилию, Софья почувствовала, как по спине холодной стайкой промчались мурашки. Может, почудилось? Нет… Имение Грешневка в Калужской губернии Юхновского уезда… тысяча десятин земли… приобретено в собственность господином Мартемьяновым… Передано по дарственной девице Софье Николаевне Грешневой… с правом продажи и передачи по наследству, а также… Далее она читать не стала, опасаясь, что сходит с ума. Опустила дарственную на стол. Подняла взгляд на Мартемьянова.
Тот по-прежнему стоял рядом. В упор смотрел на нее своими черными глазами, в которых, как и всегда, не было никакого выражения. Софья понимала, что должна что-то сказать, но в горле встал такой крепкий ком, что дышать и то удавалось с трудом.
– Соня, ну? – наконец почти испуганно спросил Мартемьянов. – Что ж ты бледная такая? Худо, что ль, сделал? Думал, порадуешься…
– Федор… Господи… – сглотнув в конце концов саднящий комок, пролепетала Софья. – Господи милосердный, ты… выкупил Грешневку?!
